Под мертвым солнцем родины

Иван Шмелёв считался достойным кандидатом на Нобелевку.  Фото с сайта www.bfrz.ru

1990 год. Юность и «Юность»: октябрьская книжка журнала целиком посвящена Гражданской войне. Из редакционного обращения к читателям: «Пора отрешиться от ненависти (в трагедии всегда есть нечто роковое, что превыше всяких пристрастий), избыть ее, чтобы никогда более не повторилось кровавое безумие розни. Если этой цели послужат малоизвестные (а то и вовсе не известные) страницы литературы о Гражданской войне, публикуемые в этом номере нашего журнала, то мы будем считать свой замысел ненапрасным». Среди этих малоизвестных и неизвестных – «Моя жизнь» Льва Троцкого и «Россия распятая» Максимилиана Волошина, «Вечер у Клэр» Гайто Газданова и «Народный суд» Игоря Северянина… И рассказы Ивана Шмелёва «Про одну старуху», «Кровавый грех» и «Прогулка» с предисловием философа Ивана Ильина (ему посвящена «Прогулка»): «Настоящий художник не «занимает» и не «развлекает»: он овладевает и сосредотачивает. Доверившийся ему читатель сам не замечает, как он попадает в некий художественный водоворот, из которого выходит духовно заряженным и, может быть, обновленным. Он очень скоро начинает чувствовать, что в произведениях Шмелева дело идет не более и не менее как о человеческой судьбе, о жизни и смерти, о последних основах и тайнах земного бытия, о священных предметах; и притом, что самое удивительное, не просто о судьбе описываемых персонажей (с которыми «что-то», «где-то», «когда-то» случилось), а о собственной судьбе самого читателя, необычайным образом настигнутого, захваченного и вовлеченного в какие-то события…»

Вот зачин рассказа «Про одну старуху», с которого и началось мое знакомство с творчеством Шмелёва: «...Как мы с ней тогда на постоялом ночевали, она мне про свое все жалилась. Да и после много было разговору...

В то лето я по всяким местам излазил, не поверишь... Да тифу этого добивался... а он от меня бегал! Кругом вот валятся, – а не постигает! Самовольно с собой распорядиться совесть не дозволяла, так на волю Божию положил: да, видно, рано еще... не допито. Потом один мне монах в Борисоглебске объяснил:

– Два раза Господь тебя от смерти чудесно сохранил – вот ты и должен помнить, а не противляться! А за свою настойчивость обязательно бы своего добился, каждому дана свобода, да, значит, раньше уж сыпняк у тебя был, застраховал!..

В самую эпидемию ложился, в огонь!.. И где я ни гонял тогда, с места на место, как вот собака чумелая! А думают – спекулянт, дела крутит... Правда, многие меня знавали, как, бывало, дела вертел... а теперь, один как перст, гнездо разорено... По России теперь таких!.. Какие превращения видал... – не поверишь, что у человека в душе быть может: и на добро, и на зло. А то все закрыто было. Большое превращение... на край взошли!..

Так вот, про старуху… А про себя лучше не ворошить…»

Лучше не ворошить… Рассказ написан в 1925-м, в эмиграции, когда все самое горькое в жизни Ивана Сергеевича Шмелёва (1873–1950) уже случилось.

Донской монастырь. Недалеко от него родился писатель, здесь же нашел последнее прибежище.  Фото Александра Анашкина

Первые детские годы не сулили страшного. Рождение в московской купеческой семье – достаток, патриархальный уклад. Отец Сергей Иванович (имена Иван и Сергей передавались из поколения в поколение) не был купцом в классическом смысле: он не торговал, а занимался подрядами и владел крупной плотницкой артелью и несколькими банями. На будущего писателя очень повлияли и мастеровые, среди которых прошло детство, и его собственная «Арина Родионовна» в лице старого воспитателя – бывшего плотника Михаила Горкина: отсюда и религиозность, и социальность многих произведений, и «сказительский» стиль. А потом… «Помню, было мне лет пять-шесть. Меня еще не брали к Троице-Сергию, но старшие ездили туда каждый год. Как-то приехала матушка от Троицы. Была она у батюшки Варнавы, и он сказал ей: «а моему… имя мое назвал, – «крестик, крестик…» Это показалось знаменательным: раза три повторил, словно втолковывал, «чтобы запомнила», говорила матушка: «а моему… крестик, крестик!» Другим детям – кому образок, кому просвирку, а мне – «крестик, крестик». – «А тебе вот крестик велел, да всё повторял. Тяжелая тебе жизнь будет, к Богу прибегай!» – не раз говорила матушка. И мне делалось грустно и даже страшно. Сбылось ли это? Сбылось. Много крестов и крестиков выпало на долю многим. И мне выпал», – писал годы спустя Шмелёв в очерке «У старца Варнавы». Отец умер, когда сыну исполнилось всего семь, а с матерью отношения были сложные. Настолько, что в самом известном шмелёвском автобиографическом романе «Лето Господне» (о котором Ильин говорил: «Это сама духовная ткань верующей России»), где речь идет о купеческой семье, матушке героя-рассказчика – мальчика Вани – не нашлось места среди главных персонажей.

Хотя именно матушка Евлампия Гавриловна занималась догимназическим образованием сына – в частности, познакомила его с русской классикой. В гимназии Шмелёв дебютировал как прозаик, опубликовав в 1895 году в журнале «Русское обозрение» зарисовку «У мельницы». Судьба первой книги – сборника 1897 года «На скалах Валаама. За гранью мира. Путевые очерки» (писатель совершил поездку на остров с молодой женой Ольгой Александровной) – оказалась неудачной: по цензурным соображениям ее сильно урезали, и читательского успеха она не снискала. На несколько лет литературные занятия были оставлены: Иван Сергеевич окончил юрфак Московского университета, отслужил год в армии, переехал с семьей (в 1896-м родился сын Сергей) во Владимир, где стал чиновником по особым поручениям… Но с 1905 года опять взялся за перо – появились повести «Под горами», «Служители правды», «Человек из ресторана», рассказы, объединенные любимой для русской классики темой «маленького человека».

Февраль 1917-го писатель принял с воодушевлением, Октябрь – нет. Отвращение к насилию заставило уехать из Москвы в Крым, в Алушту, где и произошло самое трагичное событие в жизни семьи Шмелёвых: Сергей, вернувшийся с фронта Первой мировой больным туберкулезом, в конце 1920 года был арестован и в январе 1921-го казнен. «На Малаховом кургане/ Офицера расстреляли./ Без недели двадцать лет/ Он глядел на белый свет…» – писала Анна Ахматова о своем брате-офицере, посчитав его погибшим – тоже в Крыму, только несколькими годами раньше и не в Феодосии, а в Севастополе. Но ее брат Виктор Горенко остался в живых, а 25-летнему Сергею Шмелёву спастись не удалось, хотя Иван Сергеевич с супругой долго надеялись: «1/4% остается надежды, что наш мальчик каким-нибудь чудом спасся», – писал Шмелёв Бунину уже в эмиграции. Там же написал роман «Солнце мертвых» – эпопею о смерти сына и русского человека вообще, о погибели души и земли русской, солнца и небес… «Черною ночью стоим мы в буре, на пустыре. Звезды дрожат от ветра. Шуркает в черноте, путается у ног, носится-возится беспокойное перекати-поле – таинственные зверюшки. Пропоротые жестянки ожили: гремят-катаются в темноте, воют, свистят и гукают, стукаются о камни. Стонет на ржавых петлях болтающаяся дверца сарайчика, бухает ветром в калеке-дачке… громыхает железом крыши, дергает ставнями… Унылы, жутки мертвые крики жизни опустошенной – бурною ночью, на пустыре! Нехорошо их слышать. Темные силы в душу они приводят – черную пустоту и смерть. Звери от них тоскуют и начинают кричать, а люди… Их слышать страшно». «Прочтите это, если у вас хватит смелости», – советовал Томас Манн, нобелевский лауреат. Читали: «Солнце мертвых» было переведено на несколько европейских языков. Его автор дважды номинировался на Нобеля – в 1931-м и в 1932-м. Манн предлагал его кандидатуру Нобелевскому комитету: «<…> Я счел возможным также предположить, что если Комитету может быть угодно когда-нибудь присудить премию русскому писателю, то в этом случае мне хотелось бы назвать имя Ивана Шмелева. То политическое обстоятельство, что он принадлежит к парижским эмигрантам как решительный противник большевизма, можно оставить в стороне или учесть в том, по крайней мере, смысле, что он живет во французской столице в большой нужде. Его литературные заслуги, по моему убеждению, столь значительны, что он предстает достойным кандидатом на присуждение премии. Из его произведений, которые произвели сильнейшее впечатление на меня и, смею думать, на мировую читающую публику, назову роман «Человек из ресторана» и потрясающую поэму «Солнце мертвых», в которой Шмелев выразил свое восприятие революции…»

Но оба раза Шмелёв наряду с соотечественниками-конкурентами Буниным и Мережковским остался без Нобеля. Ивану Алексеевичу удача улыбнулась в 1933 году. Впрочем, как известно (и чем утешаются все обойденные наградами), главное – не премия, а читательское признание. А оно у Шмелёва было (и есть) – и еще какое. В 1918-м в Крыму Иван Сергеевич забрел в какой-то ресторанчик в надежде купить хлеба. Хотя в то голодное время надежда была более чем призрачной. Однако хозяин заведения, случайно услышав фамилию посетителя, спросил, не он ли тот самый Шмелёв, что написал «Человека из ресторана». И, получив утвердительный ответ, произнес: «Для вас хлеб есть».

Кстати, «Человека из ресторана», экранизированного Яковом Протазановым в 1927 году, до сих пор ставят на сцене – например, в столичном театре «Сатирикон» (в главной роли – Константин Райкин). Что касается увековечения памяти писателя, то в Алуште 25 лет назад открыт дом-музей; в столице рядом с Третьяковкой установлен бюст в небольшом сквере, которому присвоено имя Шмелёва; есть мемориальные доски в Москве и во Владимире. Через полвека поле смерти Ивана Сергеевича сбылось его желание «быть похороненным на Донском кладбище» («На Донском! в моей округе. То есть если я умру, а Вы будете живы и моих никого не будет в живых, продайте мои штаны, мои книжки, а вывезите меня в Москву»): прах писателя и его жены (она ушла из жизни на 14 лет раньше мужа, и это тоже стало большим горем для Шмелёва) в 2000 году был перевезен из Франции на родину.

А журнал «Юность» в рубрике «Шмелевский конкурс» публикует произведения участников Международного детско-юношеского литературного конкурса «Лето Господне», который проводится Издательским советом Русской православной церкви уже в четвертый раз. Школьники и школьницы пишут эссе и рассказы о вере, семье, доброте, боли, любви. Которые, как надеются в редакции «Юности», «построят иную страну – свою Россию. Будет в ней место и писательскому труду». В основном школьницы – похоже, на смену русским мальчикам Достоевского пришли девочки.