Не выскочишь из сердца

Прежде всего он – футурист. Фото 1927 года

Отмечаем 125-летие Владимира Владимировича Маяковского (1893–1930). Хочется сказать – отмечаем тихо, негромко, дата-то, в общем-то, «полукруглая». Но, с другой стороны, можно ли говорить о поэтах такого масштаба вполголоса? Если он сам написал поэму «Во весь голос». Если при мысли о нем вспоминаются строки Павла Когана из стихотворения «Бригантина»: «Пьем за яростных и непохожих, за презревших грошевой уют…» Дальше про моря, про пиратов. И, наверное, взаимосвязь неудивительная. Первое, что приходит на ум при взгляде на биографию, поэтику Маяковского, – это безудержная, бьющая через край, неистребимая романтика. Отметание и неприемлемость всякого практицизма, прагматизма, всего, что связано с деньгами.

Заметим, круша и корчуя в своей виртуозной громогласной лирике богатеев и буржуев, Маяковский восставал скорее не против самого класса, а против бесцветности, против скуки, против обыденности, похожести. А его объемная (сейчас скажут 3D) и талантливая натура, подстегиваемая еще темпераментом (грузинское влияние), да и общими настроениями начала XX века, вырывалась, лезла из себя. Что там? Старый мир, галантный век, кисейные барышни? Сопли, слезы, слюни? Нет, все это просто смешно в новом веке. Новый мир в поэтике Маяковского пронизан гигантизмом, стремительностью, масштабным космизмом его ритмики, рифм, метафор, его неологизмов и окказионализмов и, что главное, – смелостью и отчаянностью порыва, когда поэт напрямую и дерзко говорит с Богом: «Рот зажму./ Крик ни один им/ не выпущу из искусанных губ я./ Привяжи меня к кометам, как к хвостам/ лошадиным,/ и вымчи,/ рвя о звездные зубья./ Или вот что:/ когда душа моя выселится,/ выйдет на суд твой,/ выхмурясь тупенько,/ ты,/ Млечный Путь перекинув виселицей,/ возьми и вздерни меня, преступника».

Термин «эгофутуризм» мы привыкли применять к поэтике Игоря Северянина. Но, по-хорошему, эгофутуристом был именно Владимир Маяковский. Накал его личности, взвинчивание энергий, ярости, скандалов вокруг своей персоны. Масштабы поистине планетарные. Конечно, можно сказать, что все это было сильно гипертрофировано позже, когда советская власть «забетонировала» (фактически «закатала») Маяковского, превратила в икону советской поэзии и пример для подражания, заставив забыть, что помимо железобетонной громады есть ранимая и рвущаяся душа поэта. Как там еще в поэме «Облако в штанах»? «Меня сейчас узнать не могли бы:/ жилистая громадина/ стонет, корчится./ Что может хотеться этакой глыбе?/ А глыбе многое хочется!/ Ведь для себя не важно/ и то, что бронзовый,/ и то, что сердце – холодной железкою./ Ночью хочется звон свой/спрятать в мягкое,/ в женское». И памятник Маяковскому в Москве скульптора Александра Кибальникова (возле которого, тьфу-тьфу, поэты продолжают встречаться и читать стихи) кажется чересчур прямым, лобовым. Он показывает только внешнюю глянцевую суть, но не отражает изворачивающейся глубины и трагедии, которой все закончилось.

Тем не менее: «Разворачивайтесь в марше!/ Словесной не место кляузе./ Тише, ораторы!/ Ваше/ слово,/ товарищ маузер./ Довольно жить законом,/ данным Адамом и Евой./ Клячу историю загоним./ Левой!/ Левой!/ Левой!» Какую вещь Маяковского ни читай, понимаешь роль Его Величества Ритма. Даже читая строки автобиографии «Я сам» (первая книга называлась «Я» – вот еще примеры эгоцентризма), ощущаешь этот жадный дерганый ритм, это прерывистое зрение, иногда как бы слепое, как у младенца, а иногда вырывающее из жизни яркие шокирующие кадры. И кстати, когда поэт говорит прозой, беллетристикой, кажется, что это просто стихи, из которых убрали рифму, которая – нельзя об этом не вспомнить – была у Маяковского для того времени виртуозной, новаторской, изворотливой, как угорь. Можно тут вспомнить школьный пример стихотворения «Военно-морская любовь» («По волнам играя носится/ С миноносцем миноносица./ Льнет, как будто к меду осочка/ К миноносцу миноносочка»), но, может быть, лучше и не вспоминать, потому что там прием возведен в культ и «игру мускулами», а у Маяковского бессчетное множество более органичных глубоких, просто-таки плотски ощущаемых рифм. Можно цитировать, можно не цитировать, потому что глаза разбегаются.

Хотя ведь именно отсюда знаменитый текст Владимира Высоцкого, столь же четко ритмизованного и столь же всеобъемлющего:

До горизонта шли 

в молчанье рядом,

Не подчиняясь ни теченьям, 

ни рулям.

Махала ласково ремонтная

бригада

Двум не желающим 

расстаться кораблям.

Что с ними? 

Может быть, взбесились

оба судна?

А может, попросту влюбились –

обоюдно.

Маяковский, на наш взгляд, – это единственное, что хорошего сделал Сталин. В том смысле, что он действительно талантливого поэта объявил таковым.

Помнится, впервые по-настоящему Маяковский открылся («Что такое хорошо и что такое плохо?» – не считается), когда было прочитано первое опубликованное стихотворение «Ночь» 1912 года, которое вошло в футуристический сборник «Пощечина общественному вкусу». В голове все перевернулось, будто бы после просмотра художников-реалистов как снег на голову обрушились французские импрессионисты и с ними за компанию Пикассо:

Багровый и белый отброшен 

и скомкан,

в зеленый бросали горстями 

дукаты,

а черным ладоням 

сбежавшихся окон

раздали горящие желтые 

карты.

<...>

Я, чувствуя платья 

зовущие лапы,

в глаза им улыбку протиснул;

пугая

ударами в жесть, 

хохотали арапы,

над лбом расцветивши 

крыло попугая.

Владимир Владимирович – прекрасный художник, о чем не все помнят. Владимир Маяковский. Эскизы костюмов к «Мистерии-буфф», 1919

Еще воспоминание – одна девочка ходила по классу и зубрила это стихотворение наизусть (в принципе учится-то оно отлично!) и, к общему смеху, все время путала последнюю строчку, говорила: «Над лбом расцветивши гнездо попугая» – и весело грозила: «Я чувствую, я это «гнездо» вам со сцены скажу, подождите».

И, конечно, все существо пронизала поэма «Облако в штанах», которая представляется одним из сильнейших, открытейших, бескомпромиснейших выражений любви в поэзии. И поскольку масштаб личности огромен, то и любовь планетарна: «Люди нюхают – запахло жареным!/ Нагнали каких-то./ Блестящие!/ В касках!/ Нельзя сапожища!/ Скажите пожарным:/ на сердце горящее лезут в ласках./ Я сам./ Глаза наслезнённые бочками выкачу. Дайте о ребра опереться./ Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!/ Рухнули./ Не выскочишь из сердца!»

Владимир Маяковский долго (и после смерти тоже) соперничал с Есениным. А зря. Это как Лопе де Вега и Шекспир. Ну какое соперничество? А ведь современники. Маяковский – новатор. Маяковский – за прогресс, за США:

Это Нью-Йорк.

Это Бродвей.

Гау ду ю ду!

Я в восторге

от Нью-Йорка города.

Сейчас такое даже представить невозможно. Ведь сейчас все американское – это какое-то дремучее зло, как будто они воевали не с Гитлером, а за Гитлера. Как будто один из лучших поэтов – это не Эдгар По.

Маяковский, как и Есенин, очень мало прожил. Была его смерть насильственной или нет, мы не знаем. Но преждевременной – это точно.

Завнебом

вежливо спросили:

«Какие звезды

над Бразилией?»

Зажег

завнебом

Южный Крест,

невиданнейший

с наших мест.

Светят,

как миленькие,

небесные

светильники.

Аж может устроить

любая горничная

затмение лунное

и даже

солнечное.

Говорят, продвинутые панки мира считают его своим предтечей. Вспомните его знаменитую желтую кофту, которая одновременно была еще и галстуком. И брил голову он как настоящий панк. Дай ему волю, он бы и гребень ирокезом делал на голове, жаль, не было у него в то время соответствующих гелей.

Конечно, Маяковский был великим художником. Не только в переносном, но и в прямом смысле. Учился в Строгановке. Рисовал чрезвычайно выразительные плакаты. Его эскизы костюмов к театральной постановке «Мистерии-буфф» – это полноценные графические работы, полные экспрессии.

Причем он был, как сейчас сказали бы, художником-акционистом. Все эти собачки, нарисованные на щеках… Каждый его жест был произведением искусства. Причем произведением искусства, не утратившим за этот век своей актуальности.

Маяковский – футурист, пусть даже эгофутурист. Он устремлен в будущее. Хотя почему-то верил, что в будущем не будет, например, пива.

Или вот это возьмем:

Мы

пафосом новым

упьемся дОпьяна,

вином

своих

не ослабим воль.

Долой

из жизни

два опиума –

бога

и алкоголь!

Увы (или к счастью, кто знает) оба эти опиума у нас остались и, видимо, останутся навсегда. Ну так и Владимир Маяковский останется навсегда.