Российский я народ с престола презираю…

Первопроходец Сумароков. Антон Лосенко. Портрет поэта и драматурга Александра Петровича Сумарокова. 1760. Русский музей

Александр Сумароков. Избранные сочинения в стихах / Вст. ст. Т. Абрамзон, сост. и примеч. Т. Абрамзон и М. Амелина

– М.: ОГИ, 2017. – 832 с.

В прошлом номере «НГ-EL» Ольга Рычкова писала о поэте Василии Капнисте (1758–1823), теперь вот речь о недавно вышедшем избранном Александра Сумарокова (1717–1777). Более 800 страниц, обстоятельное предисловие Татьяны Абрамзон, примечания – ее и Максима Амелина. Забытый, скажете, поэт? Или, наоборот, первопроходец? Первый в России, как сказано в аннотации, профессиональный писатель. Издатель первого в России частного журнала «Трудолюбивая пчела». «У трона пяти российских императриц и императоров он искренне уповал на то, что сможет повлиять на власть имущих изящным словом… – пишет Татьяна Абрамзон. – Он устроил публичный театр, чтобы зрители могли свободно смеяться над пороками и плакать над страданиями созданных им героев». «Нас мало. Нас, может быть, трое», – писал  Борис Пастернак. Какое там… Десятки и сотни. А вот в России XVIII века их действительно было, по сути, трое: Тредиаковский, Ломоносов и Сумароков. И если Тредиаковский из них в большей степени поэт и реформатор стиха, то Ломоносов принадлежал еще и науке, а Сумароков – театру. Тредиаковский, пишет Абрамзон, «совершил настоящий прорыв в поэтическом искусстве, связав силлабический и тонический принципы воедино. Тредиаковский предложил учитывать не только количество слогов в строке, чему следовали античные поэты, но и порядок падающих на эти слоги ударений». Сумароков тут следовал за Тредиаковским, конечно. Как во многом и вся последующая поэзия в целом. Но много полезного для русской литературы сделала еще и взаимная неприязнь великолепной троицы. Их постоянная полемика, ревность, обиды и колкости. Они бранились, а породили, можно сказать, русскую литературную критику.

«В ноябре 1747 года, – продолжаем читать предисловие, – тридцатилетний Сумароков издает первую светскую трагедию «Хорев» на сюжет из русской истории. И следом пишет и в 1748 году печатает трагедию «Гамлет» на шекспировский сюжет, правда, без упоминания «англинского» драматурга». Сумароков читал французский прозаический перевод, хотя и оригинал, похоже, в руках все-таки держал. Первый русский «Гамлет»... 

Но самая известная трагедия Сумарокова – «Димитрий Самозванец». За нею последовало все остальное – от «Димитрия» Шиллера и «Бориса Годунова» Пушкина до «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского» Александра Островского.

Но Гамлет… Я параллельно с томом Сумарокова читал, конечно же, и Шекспира (М.: Искусство, 1960), шестой том, «Гамлет» в переводе Лозинского. Где «…Быть или не быть – таков вопрос;/ Что благородней духом – покоряться/ Пращам и стрелам яростной судьбы». Где: «Не жаждать? Умереть, уснуть. – Уснуть!/ И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность;/ Какие сны приснятся в смертном сне…» Сумароков знал знаменитый монолог, предложил свою версию:

Когда умру, засну… засну 

и буду спать;

Но что за сны сия ночь будет 

представлять!

Умреть… и внити в гроб… 

спокойствие прелестно;

Но что последует сну сладку? 

– – Неизвестно…

Гамлет. Сей варвар моего родителя убил. Офелия. Но, Гамлет, он твою возлюбленну родил. Михаил Врубель. Гамлет и Офелия. 1883. Русский музей

Да, читать Сумарокова после Лозинского – примерно то же самое, что читать Эсхила после Софокла и Еврипида. Но тире – вы заметили два тире? В оригинале их больше. Как у современника Сумарокова – Лоренса Стерна (1713–1768). Случайно ли? Не знаю.

А вот эсхиловские прямота и безыскусность в трагедиях Сумарокова, на мой взгляд, очевидны:

Димитрий. Российский 

я народ с престола презираю

И власть тиранскую неволей 

простираю.

Возможно ли отцем мне быти 

в той стране,

Котора, мя гоня, всего 

противней мне?

Да, злодей сразу говорит: я – злодей. Убийца восклицает: я – убийца, и я сейчас тебя убью. А жертва, поясняя происходящее, продолжает мысль: меня сейчас убьют, и я сейчас умру, вот грудь моя, рази.

Все, как у Эсхила: 

Ксеркс: Пусть льются слезы!

Хор: Слезы льются!

Ксеркс: На вопли воплем отвечай!

Хор: Кричу, воплю!...

И т.д.

Перед Эсхилом я, разумеется, цитировал сумароковского «Самозванца». Продолжим:

Димитрий. Встают против 

меня и Бог и человеки,

Разверсты пропасти, пылают 

адски реки.

Уж я во узника почти 

преображен:

И небо, и земля, и ад 

вооружен.

Дух смутный демоны терзают 

неотступно,

Мой подданный народ 

гнушается мной купно,

Весь град колеблется, 

от варварства стеня,

И отвращается Всевышний 

от меня.

Я – враг природы всей, 

отечества предатель,

И сам Создатель – мой, мой 

ныне неприятель.

И финал:

Димитрий. Ступай, душа, 

во ад и буди вечно пленна!

(Ударяет себя во грудь кинжалом и, издыхая, падущий в руки стражей.)

Ах, естьли бы со мной 

погибла вся вселенна!

Наивно? Сегодня – может быть. Но какая мощь, мощь чувствуется даже при всей «наивности», прямолинейности. Русский читатель при Сумарокове был истинным младенцем. С ним только так. Ему лишь «ярмо с гремушками да бич» подавай. Но какое ярмо, какие гремушки. Издыхая…

С Гамлетом тоже все предельно просто. Гамлет собирается убить отца Офелии.

Гамлет (Офелии). Дай казнь мне совершить!

Офелия. Ах! Сжалься надо мной.

Гамлет. По таковых делах он не родитель твой.

Офелия. Я, князь, злодея 

в нем, как ты, уничтожаю;

Однако в нем отца люблю 

и почитаю.

Гамлет. Сей варвар моего родителя убил.

Офелия. Но, Гамлет, он твою возлюбленну родил.

В «Гамлете» же Сумароков (возможно, не желая того) употребил слово «тронуть» в значении «тронуть сердце». Гертруда сокрушается, что «на супружнюю смерть нетронута взирала». Ломоносов и Тредиаковский дружно смеялись над Сумароковым, мол, муж Гертрудин не тронул ее как женщину. Ну, смеялись. А слово – прижилось.

И ведь Сумароков был, что немаловажно, отважен и жанрово. Пробовал себя во всем, буквально торил дорогу всем последующим стихотворцам. И плодовит. Так что найти то, что актуально и без оговорок прекрасно и сегодня, у него можно без труда. «…Мя, невинного, злоба почти уж расшибла;/ Воздыхаю стонаю и день я и ночь:/ Плоть и кости иссохли и сила погибла;/ Не отходит тоска на мгновение прочь…» Или: «Потерял жену и душу,/ И пойду с печали в лес:/ Буду с древ сдирать я корку,/ И питаться буду тем…»

Или вот:

Савушка грешен,

Сава повешен.

Савушка, Сава!

Где твоя слава?

Больше не падки

Мысли на взятки.

Савушка, Сава!

Где твоя слава?

«Нет, о Сумарокове не забыли, – пишет Татьяна Абрамзон, завершая предисловие, – но и не издавали с должным вниманием и уважением. Однако сумароковские стихи ни в драмах, ни в пасалмах, ни в песнях не потеряли истинного духа поэзии, не изветшали от времени, не истерлись от частого употребления и потому заслуживают внимания не только историков, литературоведов и лингвистов».

Поверьте, не только.