Надо жить, когда корабль тонет

Автор «Шатунов» всегда был частью своей страны. Фото PhotoXPress.ru

Два с лишним года назад от нас ушел Юрий Мамлеев (1931–2015) – крупнейший русский писатель, философ-метафизик,  лауреат премии «Нонконформизм-Судьба», уже на раннем этапе жизни, во время учебы в институте, понявший, что ему не по пути с советской системой и сознательно сокративший с ней связи. Он сделал это для того, чтобы читать и писать то, что хотелось ему: во второй половине 1950-х режим потеплел, и в библиотеках появился доступ к эзотерической литературе. Чтобы не общаться с вылощенным советским литературным истеблишментом, а в библиотеках, пивнушках или пельменных найти других людей, в которых, несмотря на железную метлу советской идеологии, теплилась прежняя Россия, в которой верили в бессмертие души и могли погружаться в метафизическую глубину духа. 6 июня 2016 года - 06.06.16 (хм, случайно ли это сочетание цифр?) - «Зависимая газета» опубликовала отрывок «Тень Люциферова крыла» из воспоминаний Юрия Мамлеева. Тогда книга находилась на этапе подготовки. Сегодня перед нами «Воспоминания» в полном объеме.

В общем-то, «Воспоминания» даже и книгой не назовешь. Прочитываешь пару страниц, и начинает казаться, что сидишь где-то на кухне или в комнатке Переделкинского дома Юрия Витальевича и его супруги Марии Александровны, и сам писатель спокойно ведет рассказ о своей жизни. Книга естественна и мудра, как беседа с глубоко духовным интеллектуальным человеком, который органично выстраивает свою биографию (как бы это патетично ни звучало) во взаимосвязи с духовной судьбой России. Отшелушив лишнее, Юрий Мамлеев выделяет ключевые или, скажем так, «включающие» эпизоды, из которых становится ясно, что, несмотря на «неконформизм» (это его слово), он всегда был частью своей страны.

Юрий Мамлеев. Воспоминания. – М.: Издательская группа «Традиция», 2017. – 296 с.

Отца арестовали по 58-й статье за антисоветские высказывания, в 1943 году он умер в лагере. А ведь когда маленький Юра спрашивал: «Папа, а кого я должен больше любить: тебя или Сталина?», отец спокойно и твердо отвечал: «Конечно, Сталина». На вопрос: «Папа, а бог есть?», отец, со всей честностью жизненного и научного опыта (а был он психопатологом), отвечал: «Не знаю». Вот как, например, писатель пишет про мать и тетушку: «Ярыми революционерами ни моя мать, ни тетушка, конечно, не были, они были образованные нежные девушки из русских семей и хотели учиться», «Мама, владея пятью иностранными языками, успешно занималась переводами и трудилась на кафедре экономгеографии МГУ». Мамлеев вспоминает: мать никогда не рассказывала о том, что случилось с отцом, – оберегала его в душевном плане.

Все эти фактические подробности, включая детскую довоенную жизнь на даче под Новым Иерусалимом («…на дачах жили интеллигентные московские семьи, похожие на ангелов девушки – дочери детей, которые родились еще до революции; в общем, атмосфера была где-то даже чеховская, причем в лучшем смысле этого слова»), известие о войне, которое Юра получил раньше матери, так как уже в детские годы начал читать газеты и ходил за ними на почту, годы эвакуации в Пензе, где десятилетний Юра сумел заслужить привилегированное положение у местной шпаны, так как мастерски рассказывал сказки, свидетельствуют не о какой-нибудь  избранности, демоничности, а как раз о плотном включении, переживании, раннем понимании и размышлении о своем народе, которые в итоге и сделали писателя настоящим, а не дутым патриотом.

Воспоминания Юрия Мамлеева выстроены биографически последовательно – «На Родине», «Эмиграция» и «Возвращение». Однако по книге ощущается, что этапов и «линий отрыва» больше. Вначале, конечно, детство и юность. Первая линия отрыва проходит по окончании Лесотехнического института, когда Мамлеев решает построить свою жизнь в неформальном ключе. Начинается эпоха формирования Южинского кружка (по названию переулка), которая достигает расцвета в 70-е. Вторая линия отрыва – решение эмигрировать и жить в США. И не оттого, что назрел конфликт с властью (обыск, конечно, проводили регулярно, но веских причин не было), а потому что нужно было подтвердить свою состоятельность как писателя не только в неподцензурных кругах России, но и в мире. И в первую очередь доказать ее самому себе. Далее тернистый путь получения статуса в США: в итоге Юрий Мамлеев стал преподавателем Корнельского университета в Итаке, и роман «Шатуны» был переведен на английский. И тут подходим к важной пульсирующей точке. Уже есть признание, достойный круг общения в среде американских интеллектуалов, обеспеченная жизнь, более того, обещание университета, что она будет обеспечена до последних дней. Многие, как известно, остановились на этом. Но не Юрий и Мария Мамлеевы. Их не устроила, пишет Мамлеев, стойко культивировавшаяся в США ненависть к России – не среди народа и интеллектуалов, но во властных и медийных кругах.

Юрия и Марию Мамлеевых не устроила обеспеченная жизнь в Соединенных Штатах. Иллюстрация из книги

И в момент, когда вроде бы все устаканилось, супруги решают, что чаша терпения переполнена. Не имея ни французского гражданства, ни понятия, где они будут жить, они переезжают в Париж и начинают новую эпоху. Последний важный «отрыв» в жизни Юрия Мамлеева – это, конечно, возвращение в Россию. Писатель как бы замкнул круг, приехав на родину сложившимся и признанным автором. Что в этом жизненном пути поражает? В первую очередь то, что Мамлеев, несмотря на тонкий психотип и склонность к мистическому видению, не терял силы духа и изменял жизнь в соответствии со своими нравственными принципами.

В книге Мамлеев из первых уст знакомит с обстановкой Южинского кружка. Кроме знаменитых Евгения Головина и Гейдара Джемаля, Венедикта Ерофеева, Эдуарда Лимонова и Леонида Губанова он вспоминает менее известных, но ярких людей, которые содержали в Москве так называемые салоны. На страницах оживают и совсем не известные даже не писатели и не художники, а просто хранители русского духа. Один из ярких эпизодов: «Не забуду один теологический спор. Окруженный тремя молодыми людьми (это была простая рабочая молодежь), я что-то им рассказывал о бессмертии души. Они кивали головой, но вдруг один из них возьми и скажи: «Бессмертие души – оно, конечно, хорошо, но скучно. Я думаю, что весело тогда, когда после смерти ничего нет. Так жить слаще, страшней и интересней. А то опять где-то жить, провались все пропадом. Надо жить, когда корабль тонет. Так круче…».

Юрий Мамлеев не из тех мемуаристов, которые рисуют едкие шаржи. Его описание творческих друзей подкупает добротой и восторженностью. Но, впрочем, патетика не зашкаливает, автор все оценивает трезво. Просто там, где у иных насмешка, у него  сетование и  сожаление. В книге, например, прекрасно описаны встречи с поэтом Иосифом Бродским, музыкантом Алексеем Хвостенко (Хвостом), художниками Михаилом Шемякиным, Олегом Целковым и Оскаром Рабиным, филологом-славистом Рене Герра. Да и, что характерно, повествуя о перипетиях своей жизни и встречах, Мамлеев все время себя окорачивает. Потому что его уносят «подводные течения». Все время он невольно сбивается на размышления о духовной судьбе России, на то, о чем он думал в свои последние дни.

Хотелось бы сказать пару слов о качестве издания книги. Да, хорошая бумага, отлично подобрана фотография Мамлеева на обложке – мистический инфернальный взгляд останавливает читателя; на последнюю страницу обложки вынесено знаковое четверостишие Мамлеева: «Вселенскому сну я не верю,/ Превратив этот ужас в покой,/ Я стою у таинственной двери,/ За которой я стану собой».  Однако в глаза бросается, например, то, что в выходных данных не указано имя Марии Мамлеевой, которая точно принимала участие в подготовке книги. И было бы логично, если бы в начале книги поставили ее подробное предисловие, а не краткое «Слово издателя». Кроме этого заметна небрежность корректора: потерянные предлоги, несогласование падежа или, например,  бросилось в глаза такое: «У нас были два кота, из которых одна была кошка». Конечно, мы понимаем, что к тексту покойного писателя нужно относиться бережно, но это отнюдь не значит, что не нужно выправлять очевидные нелепости. Впрочем, несмотря на  недочеты, конечно, мы рады выходу этой книги, ведь она приоткрывает внутренний мир Юрия Витальевича, позволяет вновь услышать его интонацию – как будто бы, повторяю, это не книга, а беседа.