Елена Семенова  |
| На заседании Неофилологического общества в присутствии более тысячи собравшихся Бальмонт был провозглашен великим русским поэтом. Николай Ульянов. Портрет Константина Бальмонта. 1909 |
Сначала о фамилии. Фамилия, правда, чудная. Или чудная с ударением на втором слоге. Если считать, что составная немецкая, то можно разложить на слова «Ball» и «Mond» – получается «луна-мяч» или «мяч луны». Неплохой вариант, надо сказать, для стихотворца. Но в случае с фамилией поэта Константина Дмитриевича Бальмонта (1867–1942), 150-летний юбилей которого мы сегодня празднуем, все категорически не так. Более загадочно, многозначно, парадоксально, как и сама личность.
Альтернативные бальмонтоведы утверждали, что прадед поэта, сержант кавалерии екатерининского лейб-гвардейского полка, мог носить фамилию Баламут, и якобы русское слово переделали на иностранный лад. Но тут скорее согласишься с оппонентами, которые замечали, скорее бы уж народ чужое слово к русскому языку приспособил. Хотя, в общем-то, фамилия Баламут вполне бы отразила сущность поэтических деяний Бальмонта, который в рамках символизма поставил русскую поэзию на уши.
Мы сегодня опасаемся оперировать словами «великий», «гений» при жизни, потому что…. Потому что, как всегда, «лицом к лицу лица не увидать» и так далее. А вот тут, понимаешь ли, зафиксированный факт. В 1912 году на заседании Неофилологического общества при Санкт-Петербургском университете по случаю 25-летия литературной деятельности в присутствии более тысячи собравшихся Бальмонт был провозглашен великим русским поэтом. В наше время такое даже представить трудно. А ведь это покруче всяких премий будет.
А Игорь Северянин (которого, на минуточку, самого избрали «королем поэтов») в стихотворении «Их культурность» писал: «Мне сказали однажды: «Изнывая от жажды/ Просвещенья, в России каждый, знай, гражданин./ Тонко любит искусство,/ Разбираясь искусно/ Средь стихов, средь симфоний, средь скульптур и картин»./ Чтобы слух сей проверить,/ Стал стучаться я в двери:/ «Вы читали Бальмонта – вы и ваша семья?»/ – «Энто я-то? Аль он-то?/ Как назвали? Бальмонта?/ Энто что же такое? Не пойму что-то я». Тут работает закон от противного. Стихотворение не свидетельствует о безвестности Бальмонта, а как раз таки об огромной славе – ведь Северянин выбрал для теста наиболее гремящее имя.
И не зря. Личностью Константин Дмитриевич Бальмонт был яркой, непредсказуемой, парадоксальной. Многих уважаемых поэтов и литературоведов ставил в тупик своими взглядами и творчеством. Так, в свое время обожавшие его Валерий Брюсов, Александр Блок и даже Максим Горький позднее отказывались от него, обвиняли, условно говоря, в штампах, напыщенности, слащавости. Вся проблема (или, возможно, счастье) была в том, что поэт безудержно открывался миру и был максималистом – доходил в своих символистских исканиях до края, до трепещущего предела. Или к ангелам в рай, или к бесам в бездну. Может быть, от этого нервного напряжения в конце жизни его накрыло помрачение ума.
Он сложно начинал. Мать Вера Николаевна, урожденная Лебедева, которая в целом была просвещенной дамой, много давшей ему в плане филологического образования, раздраконила его первые стихотворные опыты, и Бальмонт был разочарован. Первые публикации прошли незаметно, а наставник в гимназии даже запретил Бальмонту печататься вплоть до завершения учебы. Только мудрый Владимир Короленко, прочитав тетрадь с его стихами, написал молодому поэту письмо с внимательным разбором и добрыми советами, среди которых был такой: «Надо довериться бессознательной области души, которая незаметно накопляет свои наблюдения и сопоставления, и потом внезапно всё это расцветает». Этому совету поэт успешно и следовал, а Короленко называл впоследствии своим «крестным отцом» в литературе.
Что интересно. Будущий новатор-символист начинал с политики. Из гимназии он вынужден был уйти из-за принадлежности к нелегальному кружку, который занимался тем, что печатал и распространял прокламации партии «Народная воля». Не зря творчеством Бальмонта увлекся Максим Горький, который вначале иронично отозвался о сборнике «В безбрежности», а потом почувствовал свою «жилку». Стихотворение «Альбатрос» («Над пустыней ночною морей альбатрос одинокий,/ Разрезая ударами крыльев соленый туман,/ Любовался, как царством своим, этой бездной широкой,/ И, едва колыхаясь, качался под ним Океан./ И, порой омрачаясь, далеко, на небе холодном,/ Одиноко плыла, одиноко горела Луна./ О, блаженство быть сильным и гордым и вечно свободным!/ Одиночество! Мир тебе! Море, покой, тишина!») помимо ницшеанства по смыслу рифмовалось с «Буревестником». Горький попытался бросить талант Бальмонта в горнило социал-демократических идей. Не вышло. Не уложились громокипящий кубок и стремление познать незнаемое в прокрустово ложе революции.
Один знакомый поэт поговаривает: «Я же не догматик». Хорошая фраза. В случае с Константином Бальмонтом, с его кардинальной сменой мировоззренческих принципов она отлично работает. Настоящий Поэт (таковым, кстати, невзирая на, скажем, Блока и Гумилева, Бальмонта называла Марина Цветаева) может кидаться в топку любых вдохновений, воззрений, иллюзий, и при этом он не поверхностен, искренен, глубок. В начале творческого пути Бальмонту были близки идеи народничества, христианства. Позже, когда он стал путешествовать по миру, познавать другие традиции, религии, он превратился не просто в космополита, а в ярого противника христианства. Его оргиастические поэтические безумства были столь отчаянны, что его порой даже обвиняли в культе сатаны. А в конце жизни, если верить биографии, он потряс священника искренней исповедью раскаявшегося грешника. Вот такой «не догматик».
Но что-то мы замечтались. Что-то картина неполна. А великий русский поэт (без кавычек) свернул горы в плане приобщения русской литературы к мировой культуре. Круг иноязычных авторов, которых переводил Бальмонт, необъятен. Он переводил Генриха Гейне, Николауса Ленау, Альфреда де Мюссе, Сюлли-Прюдома. Поездка в скандинавские страны положила начало его увлечению переводами Георга Брандеса, Генрика Ибсена, Бьёрнстьерне Бьёрнсона. Бальмонт издал в семи выпусках сочинения Перси Биши Шелли в собственном переводе со вступительной статьей. Причем в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона написано: «Факт единоличного перевода нескольких десятков тысяч рифмованных стихов поэта, столь сложного и глубокого, как Шелли, может быть назван подвигом в области русской поэтически-переводной литературы». Бальмонтовские переводы Эдгара Аллана По признаны хрестоматийными. Он много переводил Адама Мицкевича, Станислава Выспяньского, Зыгмунта Красинского, Болеслава Лесьмяна, Яна Каспровича, Яна Лехоня. Переводил поэзию – болгарскую, сербскую, хорватскую, словацкую, литовскую и др. Он перевел «Слово о полку Игореве». Причем профессор Николай Кульман писал, что Бальмонт оказался «ближе к подлиннику, чем кто бы то ни было из его предшественников», сумел отразить «сжатость, чеканность подлинника… передать все краски, звуки, движение, которыми так богато «Слово», его светлый лиризм, величавость эпических частей… почувствовать в своем переводе национальную идею «Слова» и ту любовь к родине, которою горел его автор».
Достаточно, если учесть что Бальмонт постоянно колесил с лекциями по литературе и искусствоведению по России и Европе, писал статьи, объездил множество стран, изучая их культуру и традиции. И вот еще один парадокс – по воспоминаниям современников, вразрез с неврастеничностью натуры, а также возросших в связи со славой и количеством поклонников и подражателей самомнением и самолюбованием поэт отличался редким трудолюбием, педантичной аккуратностью. И еще одно противоречие (впрочем, вполне понятное) – вначале Бальмонт принял революцию, как устремление к новому, запредельному, космическому, но отступился от большевиков, когда увидел, что творится все ценой большой крови. Когда на лекции его спросили, отчего тот не издает своих произведений, последовал ответ: «Не хочу… Не могу печатать у тех, у кого руки в крови».
Последние годы поэт прожил во Франции, умер в городе Нуази-ле-Гран, там и похоронен.
Вместить многогранную личность Бальмонта в небольшую юбилейную статью сложно. Да и не нужно. Достаточно сказать, что на рубеже XIX–XX веков его деятельность на ниве русского поэтического символизма в отношении раскрепощения языка, достижения его звуковых и образных вершин, открывания с помощью языка недр самопознания – была поистине революционной. А что касается слащавости и напыщенности, так немудрено. Бальмонт был столь громокипящ и яростно плодовит, что порой его «заносило» в непредсказуемые дали.
Добавим чуть-чуть про эротику. Какие строки Бальмонта вы процитируете с ходу? Да, именно те дерзкие и тоже революционные стихи, которыми светлой памяти Евгений Евтушенко, будучи юным стихотворцем, эпатировал и поражал публику:
Хочу быть дерзким,
хочу быть смелым,
Из сочных гроздий венки
свивать.
Хочу упиться роскошным
телом,
Хочу одежды с тебя сорвать!
Хочу я зноя атласной груди,
Мы два желанья в одно сольем.
Уйдите, боги! Уйдите, люди!
Мне сладко с нею побыть
вдвоем!
Пусть будет завтра
и мрак и холод,
Сегодня сердце отдам лучу.
Я буду счастлив! Я буду молод!
Я буду дерзок! Я так хочу!
Хотел, был и стал. Так что поздравляем всех с юбилеем Константина Бальмонта. И предлагаем поехать в Красногорск - почитать стихи на улице, названной именем поэта.
