«Теркин»-первый, ерундопель и интеллигенция

Человек с русской душой Петр Боборыкин. Фото начала XX века

Находчивый, неунывающий солдат-балагур из поэмы Александра Твардовского «Василий Теркин» знаком абсолютно всем: как и в мои советские школьные времена, «Теркин» входит в программу по литературе. Гораздо меньше тех, кто знает (и тем более читал) полного тезку «Василия Теркина», появившегося задолго до поэмы Александра Трифоновича,  совсем с другим героем, в другом жанре и другого автора.

28 августа исполняется 180 лет со дня рождения этого автора - писателя, драматурга, журналиста, публициста, критика и историка литературы, мемуариста, переводчика Петра Дмитриевича Боборыкина (1836–1921) – хороший повод вспомнить о первом «Теркине» и его создателе.

Начнем с автора. Петр Боборыкин родился в Нижнем Новгороде в помещичьей семье. Литераторов в роду не было, если не считать дядю со стороны матери Николая Григорьева, который, будучи петрашевцем, участвовал в подготовке антиправительственной литературы для подпольной типографии, написав агитационный рассказ «Солдатская беседа».

Да и сам Петр Дмитриевич поначалу готовился не к писательской, а  к химико-медицинской карьере, обучаясь в Казанском и Дерптском (ныне Тартуском) университетах. Однако тяга к литературе проявилась рано: как вспоминал сам Боборыкин, «две главные словесные склонности: художественное письмо и выразительное чтение, предмет интереса всей моей писательской жизни, уже были намечены до наступления юношеского возраста, то есть до поступления в университет».

Первый рассказ (в юмористическом жанре) написал еще гимназистом. А в 1860-м дебютировал как драматург с комедией «Однодворец». Далее последовали рассказы, фельетоны, повести, пьесы, статьи о театре, романы… Самым известным из них считается роман с самым московским названием «Китай-город» (1882). Это своего рода летопись, энциклопедия московской жизни того времени, которая интересна и бытовыми деталями, и узнаваемой до сих пор топографией: «Тяжелый, неуклюжий, покачнувшийся корпус глядит на две улицы. Посредине он сел книзу; к улицам идут подъемы. Из рядов к мостовой опускаются каменные ступени или деревянные мостки с набитыми брусьями, крутые, скользкие, в слякоть грозящие каждому, и трезвому прохожему. Внизу, в подпольном этаже, разместились подвалы и лавки, больше к Ильинке, где съезжать в переулок и подниматься нестерпимо тяжко для лошадей, а двум возам нельзя почти разъехаться с товаром. А тут еще расположилась посудная лавка со своей соломой, ящиками и корзинками. Насупротив железный и москательный товар валяется в пыли и темноте. Весь этот угол дает свежему человеку чувство рядской тесноты и скученности, чего-то татарского по своему неудобству, неряшеству, погоне за грошовой выгодой.

По Варварке, против церкви и поближе, дожидалось двое широких хозяйских пролеток с заводскими жеребцами. Один кучер курил; другой  нет. Он служил у беспоповского раскольника. По этой стороне линия смотрелась повеселее. Лавки шли всякие, рядом с амбарами первых тузов много и «не пущих»…» Наверное, можно проводить целые экскурсии, гуляя по столице «по Боборыкину». Хотя бы и в формате «сам себе экскурсовод».

Этого Теркина и его автора знают все. Хотя они были не первыми. Памятник Александру Твардовскому и Василию Теркину. Смоленск. Фото Александра Анашкина

И еще о связи истории, литературы и современности в «Китай-городе». Пару лет назад друзья подарили игру под названием «Ерундопель»: набор карточек с редкоупотребляемыми словами типа «ахатина», «библьдрук», «имбибиция». Задача игроков – выбрать одно из трех правильных определений того или иного слова. Так вот, и в этом случае, как и «Теркин», Боборыкин оказался первопроходцем – раньше игры появился тезка-салат, рецепт которого дан в романе:

«– А вот вашей милости дожидались. Ерундопель соорудить надо.

– Ерундопель? – спросил удивленно Пирожков.

– Не разумеете? – спросил Шурочка. – Это драгоценное снадобье... Вот извольте прислушаться, как я буду заказывать.

Он обратился к половому, упер одну руку в бок, а другой начал выразительно поводить.

– Икры салфеточной четверть фунта, масла прованского, уксусу, горчицы, лучку накрошить, сардинки четыре очистить, свежий огурец и пять вареных картофелин – счетом. Живо!..

Половой удалился.

– Ерундопель, – продолжал распорядитель, – выдумка привозная, кажется, из Питера, и какой-то литературный генерал его выдумал».

Боборыкин же, считается, первым ввел в России в массовый оборот слово «интеллигенция», подразумевая под этим термином не людей, занятых интеллектуальной деятельностью, как на Западе (Петр Дмитриевич заимствовал слово из немецкого языка), а представителей высокой умственной и этической культуры, у которых может быть любая профессия, но общая духовная и нравственная основа.

Но вернемся к «Василию Теркину». Это не поэма, как у Твардовского, а роман, вышедший в 1892 году. Заглавный герой не солдат, а купец, но купец нетипичный – не жадный и малограмотный представитель «темного царства», каких мы привыкли видеть в пьесах Александра Островского. Боборыкинский Василий Теркин не хапуга, не рвач, а просвещенный (учился в гимназии) и предприимчивый человек, который радеет не за свою кубышку, а действует во благо других, «на потребу родным угодьям»: «Без чванства и гордости почувствовал Теркин, как хорошо иметь средства помогать горюнам вроде Аршаулова. Без денег нельзя ничего такого провести в жизнь. Одной охоты мало. Вот и мудреца лесовода он пригрел и дает полный ход всему, что в нем кроется ценного на потребу родным угодьям и тому же трудовому, обездоленному люду. И судьбу капитана он обеспечил – взял его на свою службу…»

Конечно, возникает вопрос: случайно ли совпадение имен героев Твардовского и Боборыкина? Сам Александр Трифонович, отвечая на сердитое письмо одного читателя (он упрекнул Твардовского в выборе имени-фамилии советского солдата-патриота, у которого нет ничего общего с купцом-пройдохой), писал так: «Сознаюсь, что о существовании боборыкинского романа я услыхал, когда уже значительная часть «Теркина» была напечатана, от одного из своих старших литературных друзей. Я достал роман, прочел его без особого интереса и продолжал свою работу. Этому совпадению имени Теркина с именем боборыкинского героя я не придал и не придаю никакого значения. Ничего общего между ними абсолютно нет. Возможно, что кому-нибудь из нас, искавших имя персонажа для фельетона в газете «На страже Родины», подвернулось это сочетание имени с фамилией случайно, как запавшие в память из книги Боборыкина. И то сомневаюсь: нам нужен тогда был именно Вася, а не Василий; Васей же боборыкинского героя никак и не назовешь – это совсем иное. Что же касается того, почему я впоследствии стал именовать Теркина больше Василием, чем Васей, это опять дело особое. Словом, ни тени заимствования здесь не было и нет. Просто есть такая русская фамилия Теркин, хотя мне раньше казалось, что эту фамилию мы сконструировали, отталкиваясь от глаголов «тереть», «перетирать» и т.п.».

Первому «Теркину» повезло меньше: его не цитируют наизусть, он остался не в школьных, а разве что в вузовских учебниках для специалистов-филологов, хотя его могут прочесть все желающие хотя бы в Интернете, где доступны и другие произведения Боборыкина. Например, его мемуары, из которых следует, что слава, известность вряд ли были его главными жизненными ценностями. Вот как он отзывался о юристе, литературном критике князе Александре Урусове, с которым познакомился, будучи редактором-издателем журнала «Библиотека для чтения»:  «Кажется, ни с кем из моих начинающих сотрудников я не был так близок и так долго не сохранил этой связи.

Она продолжалась за границей в первую мою поездку (сентябрь 1865 – май 1866 года) и закрепилась летом, когда я гостил у Урусовых в Сокольниках, потом прожил в отечестве до конца этого года. Переписка наша возобновилась и с новым моим отъездом в Париж и продолжалась, хотя и с большими перерывами, до моего возвращения в Россию к январю 1871 года.

В это время Урусов из студента и сотрудника «Библиотеки» превратился в знаменитость адвокатуры. Таким он со мной и встретился в Петербурге в первую же мою зиму там.

Того прежнего Урусова в нем я уже не нашел. Слава, большой заработок, успех у женщин, щекотание тщеславия отвели его совсем в другую область…»

К тому же баловнем славы Боборыкина не назовешь: читательский интерес к его творчеству начал угасать еще при жизни автора. Что же было для него самым важным? Ответ – в его реакции на октябрьские события 1917 года (с 1914-го Петр Дмитриевич жил за границей, где и умер в 1921-м). Он воспринял их как катастрофу для себя, человека с «русской душой, ставившей выше всего идеалы правды-справедливости, простоты». Как, пожалуй, и для его Василия Теркина.