Евгений Лесин  |
| Трифонов с женой (они справа),
немецкий журналист Шмитхойер (улыбается), рабочий Коля (в ушанке и ватнике, персонаж романа «Старик»). Иллюстрация из книги |
Книжка Ольги Трифоновой, директора Московского муниципального краеведческого музея «Дом на набережной», вдовы писателя Юрия Трифонова, состоит из двух частей. Первая – собственно «Дом на набережной и его обитатели». Тут все понятно уже из названия. Знаменитый Дом, описанный в одноименном и тоже знаменитом романе Трифонова. «Эта книга, – написано в аннотации, – об истории дома, мартиролог советской элиты». Все так. Вторая часть – «Москва Юрия Трифонова» – более краеведческая, более лирическая. Она и о писателе Трифонове, и о Москве, и о любви. И о любви к Москве, которую Трифонов обожал изначально, а Ольга Трифонова полюбила, по ее словам, только благодаря ему: «Я узнала и полюбила Москву после его кончины, потому что она осталась единственным свидетелем его жизни и единственным свидетелем всей нашей с ним жизни».
Думаю, Ольга Трифонова любила Москву всегда. Пишет же она про аэростаты в парке Горького:
«Я помню эти аэростаты. В них была какая-то притягательная сила. Их водили за собой на веревке ладные девушки в гимнастерках, пилотках и туго облегающих юбках. Те аэростаты, что дежурили ночью на Пушкинской площади, днем отдыхали у нас в Миусском сквере.
И однажды я, влекомая неведомой силой, пошла вслед за девушками и серебряным аэростатом и шла до самой площади Пушкина, откуда меня доставили домой не помню кто и не помню как, потому что мне было три года».
И вообще: Москва захватывает. Не сразу. Но навсегда. Не любого, а только того, кто вообще способен любить. Другое дело, что, наверное, встретив человека, который влюблен в Москву сильнее тебя, такого, как, например, Трифонов, понимаешь, что не знал Москвы и не любил соответственно.
Так что начну с Москвы. «Юрий Валентинович Трифонов родился 28 августа 1925 года в роддоме имени Грауэрмана». Кто знает, оценит. У меня, например, мама там же родилась.
Одни названия подглавок (не все, конечно, ибо есть там и «Тюрьмы», и «Больницы», и «Кладбище», и некоторые другие) хочется читать как стихи, повторяя по нескольку раз. Итак: Парк имени Горького; Нескучный сад; Большая Калужская улица, 21; Берсеневская набережная, 8; Ямское Поле; 3-я Песчаная улица, 3; улица Верхняя Масловка, 65; Ломоносовский проспект, 15; Серебряный Бор; Троицкое шоссе, 130; улица Лизы Чайкиной; «Аэропорт»…
Вот о Тверском бульваре, о памятниках Пушкину и Тимирязеву: «…няня Таня, отправляясь гулять с Юрой, спрашивала маму: «А нам к какому Пушкину идти? К ентому или другому?» Ну ведь верно же рассуждает русский народ. Раз памятник – значит Пушкину. Много у нас Пушкиных. Вот их и стреляют почем зря.
 |
| В принципе ничего тут и не меняется.
Фото автора |
И еще одна цитата из части про Москву: «…я ходила с Ю.В. на стадион ЦСКА по соседству смотреть футбольные матчи второго состава. Иногда второй состав было смотреть интересней, чем основной…» Не знаю, как тогда, а теперь точно, что не иногда, а всегда второй состав интересней.
В книжке (в основном, конечно, во второй ее части) очень много цитат из Трифонова. Множество иллюстраций (в обеих частях). Жаль, черно-белых и не лучшего качества. Обилие имен и фамилий, во второй части все больше писатели (от Твардовского до Высоцкого), в первой – ясное дело, наркомы да командармы. В Доме на набережной жил-то кто? Советская элита, наркомы да командармы.
Дом на набережной был символом, символом во всем. Олицетворял, так сказать, самое лучшее: «Спешка в строительстве и сдаче объекта отразилась и в нумерации подъездов; с самого начала их последовательность отражала степень готовности блоков Дома, а не логику нумерации. Но и логика очередности строительства блоков непонятна до сих пор…» И далее: «Для квартир двенадцатого подъезда даже забрали комнаты от соседнего одиннадцатого. Так возник подъезд без квартир, но с лестницей».
Конечно, Дом, где жили в большом количестве «старые большевики», был, если можно так сказать, самым репрессируемым. «Как только забирали главу семьи, следом арестовывали жену, а после из Дома выселяли и детей, и престарелых родителей». С детьми (а Юрий Трифонов, кстати, как раз из «детей») картина совсем страшная.
Их отправляли в детприемник, открытый в Даниловском монастыре. Приказ был: разлучать братьев с сестрами и детей, знакомых с другими детьми, им меняли фамилии, иногда еще и имена.
«Ужасные картины колонн детей, идущих по Москве к запасным путям Казанского вокзала, старались стереть из своей памяти многие взрослые. Именно детей сажали в вагоны и увозили из столицы. Очевидцы помнят, что колонны охранял конвой с собаками…»
Конвой с собаками.
В Доме на набережной есть и музей Дома на набережной: «Тамара Андреевна (Тамара Тер-Егиазарян, первый директор музея. – «НГ-EL») сначала арендовала у парткома стену, устроив на ней нечто напрминающее то ли красный уголок, то ли школьную стенгазету. Чуть позже... заняла всю комнату, а после – маленькую квартирку на первом этаже возле первого подъезда…»
Ольга Трифонова приводит случай, как именно в музее одному из бывших таких детей «вернули» его родословную. Он что-то помнил, порылись в архивах… и нашли, узнали. Человек ушел, зная имена родителей. Бывали и другие посетители.
«Однажды в музей пришла на экскурсию дама и в конце осмотра произнесла с нехорошим блеском в глазах:
– Неправду написал ваш Трифонов. И неправду вы рассказываете про наш Дом. Здесь была счастливая жизнь, дети играли во дворах, били фонтаны…
– Но на эти цветы, бывало, падали люди, когда выбрасывались при аресте, – перебила директор музея.
– Мы старались обходить такие места…»
Точнее про частое отношение к собственной истории, мне кажется, не расскажешь. И не только к истории. Люди вообще как-то странно избирательно относятся к действительности, когда что-то не соответствует их «убеждениям». А как может быть иначе?
Вселили. Расстреляли. Вселили другого, который первого приговорил. Расстреляли. Вселили третьего, который… ну и так далее.
«Примечательно, что и судьи, и подсудимые носили не только одну и ту же форму, но даже награждены были одними орденами». И так не только конкретно в Доме. Так во всей стране.
Что вы? О чем вы? У нас стреляют и сажают только виновных. Да-да, только виновных. Ой, а меня-то за что? Тут точно какая-то ошибка. Виноват, каюсь, рыл подкоп под Кремль зубами дракона, слава Сталину.
Сейчас время, колнечно, другое. Но люди-то те же. Точно такие же. Ничего в их понимании действительности не изменилось.
И еще. Не могу не привести самые трагические, самые отчаянные (в москвоведческом, разумеется, плане) строки книжки: «Вся эта красота сумела пережить и страшные 30-е годы, и войну, но была уничтожена в 70-е годы, во время беспощадного капитального ремонта Дома, граничащего с вандализмом, продлившегося семнадцать лет». Я бы, разумеется, слово «граничащий» смело назвал бы здесь лишним, но думаю, что в 70-е, может быть, и впрямь беспощадность ремонта еще только граничила с вандализмом.
Сейчас… нет, про сейчас лучше вовсе не писать.
