Чемодан. Вокзал. Известность

Иосиф Бродский (справа) со своим издателем Роджером Штраусом сразу после получения Нобелевской премии. Фото Reuters

О поэте Иосифе Бродском (1940–1996) в последнее время вспоминают часто. И даже не то чтобы в связи с юбилеем. Скорее по поводам, вроде бы никак с литературой не связанным. Вспоминали, к примеру, после недавней инициативы возродить борьбу с тунеядством. В Белоруссии подобный декрет уже приняли, у нас вроде бы отказались, и тем не менее в который раз стало тревожно. И в который раз всплыл в умах Бродский – злостный тунеядец и «окололитературный трутень», осужденный за это на пять лет принудительных работ в Архангельской области (срок ссылки был потом сокращен под давлением мировой общественности).

Другой не менее далекий от литературы повод вспомнить Бродского – скандальное стихотворение «На независимость Украины» (вроде бы 1991 года). Вот отрывок:

Прощевайте, хохлы, 

пожили вместе – хватит!

Плюнуть, что ли, в Днипро,

может, он вспять покатит,

брезгуя гордо нами, как 

скорый, битком набитый

кожаными углами и вековой

обидой.

Не поминайте лихом. 

Вашего хлеба, неба,

нам, подавись мы жмыхом 

и колобом, не треба.

Нечего портить кровь, 

рвать на груди одежду.

Кончилась, знать, любовь, 

коль и была промежду.

Мой коллега, уфимский писатель Игорь Савельев, даже написал по этому поводу любопытную колонку. И немудрено – недавно всплыла любительская видеозапись вечера, на которой Бродский читает эти стихи. Найденную запись потом крутили по центральным каналам, а строчка из стихотворения даже прозвучала на «Прямой линии» с президентом РФ. Дескать, любовь промежду кончилась и есть ли шансы воскресить? Так, имя поэта неожиданно стало рупором госпропаганды. То есть того, от чего он немало страдал. 

Лежит? Арестовать за тунеядство! Эмиль Бернар. Мадлен в Лесу Любви. 1888. Музей д'Орсе, Париж

Но вернемся к юбилею. Биография Иосифа Бродского увлекательна и в общих чертах общеизвестна. Блокадное детство. Постоянные переходы из школы в школу, второгодничество, всего восемь классов учебы. Работа учеником фрезеровщика на заводе, помощником прозектора в морге, истопником в котельной, матросом на маяке, рабочим в геологических экспедициях. Неудачная попытка поступления в школу подводников. 

Писание стихов, интенсивное чтение, изучение иностранных языков. Знакомство с известными поэтами на несколько лет его старше (типа Уфлянда, Рейна, Наймана и др.), вхождение в круг Ахматовой, Лидии Чуковской, Надежды Мандельштам. Преследование, суд и ссылка. Знаменитая фраза Анны Андреевны: «Какую биографию делают нашему рыжему!»

Работа над стихами, возвращение из ссылки. Смерть Ахматовой и «сиротство». Мытарства и прессинг на родине. Лишение советского гражданства и вынужденная эмиграция с чемоданом, в котором лежали пишущая машинка и водка для Уистена Хью Одена. Знакомство с Оденом, Шеймусом Хини, Исайей Берлином и др. Преподавание в лучших университетах Запада. Написание эссеистики на английском языке. 

Принятие американского гражданства. Широкая западная известность в качестве поэта (русско- и англоязычного), эссеиста, драматурга, переводчика. Получение в 1987 году Нобелевской премии «за всеобъемлющее творчество, проникнутое ясностью мысли и поэтической интенсивностью». В том же году (благо время совпало с перестройкой) – первая публикация на родине, в «Новом мире», если не считать нескольких стихов, случайно просочившихся в печать в 60-е. 

Бродского приглашали в Россию, но его смущали возможные торжественные чествования, да и здоровье не позволяло (стенокардия и несколько сердечных приступов за жизнь). «Лучшая часть меня уже там – мои стихи».

Родина распахнула Бродскому грудь, но было уже поздно... Эдуард Мане. Блондинка с обнаженной грудью. 1878. Музей д'Орсе, Париж

Его не стало в начале 1996-го. На отпевании читали стихи поэты первого ряда, зарубежные и русские, звучала музыка. Собирались похоронить сначала в Бруклине, но похоронили в Венеции… Вот, если хотите, самая грубая и самая поверхностная фактологическая канва.

За ней – любовь к разным женщинам, иногда полная терзаний, иногда – счастливая, поздний брак с собственной студенткой, дети от разных матерей. Несколько томов поэзии. Масштабная литературная, литературно-критическая, преподавательская работа. 

И, самое главное, – наследие. Не только в виде поэзии, вошедшей в наш кругозор и обиход, несмотря на усложненность и, как многие жалуются, – холодность языка и метафор. Но и в виде тотального влияния на современных поэтов. Заражение Бродским – болезнь практически неизлечимая, и юным стихотворцам часто приходится выжигать ее изо всех сил. Байки о Бродском – социокультурная неизбежность, проникающая изо всех щелей и уст. Мемуары о Бродском – вечный бестселлер.

Из последних новинок примечательна книга «Бродский среди нас» издательницы и славистки Эллендеи Пфоффер Тисли в переводе Виктора Голышева (тоже адресата приятеля Бродского). В интервью по этому поводу Голышев и сам пускается в воспоминания: «Он был в целом аккуратный человек. Единственное – оставлял везде, где был, горстки пепла. Курил он отчаянно, даже после нескольких операций на сердце. И почти с вызовом отламывал фильтры сигарет, которые курил. Он мог покупать сигареты без фильтра, но почему-то покупал с фильтром и затем его отламывал».

Тисли тоже пишет о Бродском с любовью и восхищением, но при этом трезво, не мифологизируя и не чуждаясь указать на недостатки – высокомерие, самовлюбленность, непорядочность с женщинами и т.д. Редкое сочетание для мемуарного автора.

На самом деле Бродский продолжает жить среди нас. Его стихи звучат в самых неожиданных местах и контекстах. А люди, знавшие его, все еще делятся пересудами. К примеру, всего лишь за одну поездку в США я успела случайно встретить двоих людей, присутствовавших на прощании с поэтом, одного его бывшего студента, ныне – профессора в Айовском университете, ну и Романа Каплана, с которым Бродский и Барышников вместе затевали ресторан «Русский самовар», один из культурных центров русской эмиграции («Прости, Роман, меня, мерзавца,/ дай по лицу./ Но приключилось нализаться/ вчера певцу»). И каждому было что поведать о поэте.

Так что пускай «Солнце садится, и бар на углу закрылся». Нам все равно хорошо. И Бродского мы читаем и перечитываем. Стараясь не заражаться.