Танго с властью

«Дом Турбиных» – литературно-мемориальный дом-музей Михаила Булгакова в Киеве…Фото автора

«...Мишка Булгаков, кум мой, тоже, извините за выражение, писатель, в залежалом мусоре шарит... Что это, спрашиваю, братишечка, мурло у тебя... Я человек деликатный, возьми да и хрястни его тазом по затылку... Обывателю мы без Турбиных, вроде как бюстгалтер собаке без нужды... Нашелся, сукин сын. Нашелся Турбин, чтоб ему ни сборов, ни успеха...» («Жизнь искусства», № 44 за 1927 год). Такие вот, шокирующие в плане деликатности строки писала о Михаиле Булгакове советская пресса. Честно говоря, иногда мерещится, что журнал называется «Жызнь». Никто бы, честно сказать, не удивился. Или можно подумать, что это кто-то из гоголевских чиновников упражняется. Эти строки – лишь малую толику травли, которую ему устраивали, – писатель и драматург приводит в своем знаменитом по отчаянности и отчаянно знаменитом письме правительству СССР, написанном 28 марта 1930 года. Булгаков решился на такой шаг, когда его перестали печатать, пьесы изымались из репертуара – были запрещены «Бег», «Зойкина квартира», «Багровый остров», «Дни Турбиных». В 1930 году Булгаков писал брату Николаю в Париж о неблагоприятной для себя литературно-театральной ситуации и тяжелом материальном положении. Он сжег рукопись романа «Театр», раннюю редакцию «Мастера и Маргариты», пьесу «Блаженство».

85-летие такого письма важно отметить сегодня, когда далеко не каждый решится так смело говорить с властью. Позволим себе процитировать яркие недвусмысленные пассажи из письма: «В № 22 «Реперт. Бюл.» (1928) появилась рецензия П. Новицкого, в которой было сообщено, что «Багровый остров» – «интересная и остроумная пародия», в которой «встает зловещая тень Великого Инквизитора, подавляющего художественное творчество, культивирующего рабские подхалимски-нелепые драматургические штампы, стирающего личность актера и писателя», что в «Багровом острове» идет речь о «зловещей мрачной силе, воспитывающей илотов, подхалимов и панегиристов...». Сказано было, что «если такая мрачная сила существует, негодование и злое остроумие прославленного драматурга оправдано». Ведь совсем не глуп был отец народов, чтобы не понять, о ком и о чем говорит писатель.

Памятник Булгакову в Киеве на Алексеевском спуске. Фото автора

И вот тут начинается то странное, полное страстей, недомолвок и драматизма, танго с властью, которое затягивало многих – не будем говорить сейчас о Борисе Пастернаке, Анне Ахматовой и других внутренних эмигрантах. Эмигрантах в совесть. Сталин был поклонником пьесы «Дни Турбиных», смотрел ее много раз. Пьеса шла с 1926 года во МХАТе, постановка была разрешена на год, но позже продлевалась. Тут уместно привести еще кусочек из письма Михаила Афанасьевича: «И, наконец, последние мои черты в погубленных пьесах – «Дни Турбиных», «Бег» и в романе «Белая гвардия»: упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране. В частности, изображение интеллигентско-дворянской семьи, волею непреложной судьбы брошенной в годы Гражданской войны в лагерь белой гвардии, в традициях «Войны и мира». Такое изображение вполне естественно для писателя, кровно связанного с интеллигенцией. Но такого рода изображения приводят к тому, что автор их в СССР, наравне со своими героями, получает – несмотря на свои великие усилия стать бесстрастно над красными и белыми – аттестат белогвардейца-врага, а получив его, как всякий понимает, может считать себя конченым человеком в СССР». Четко и недвусмысленно, все названо своими именами.

Двоякость отношения Сталина к Булгакову, многажды проанализированная булгаковедами, и впрямь напоминает танго, в котором ясно, кто ведет. Или, может быть, даже так – партнеры наряжены в костюмы тореро и быка, и тореро старается красиво взмахнуть алым плащом, чтобы усладить себя и публику. Чтобы использовать талант автора на фоне серой массы. Тут так и хочется ввернуть яркие слова Новикова-Прибоя о Грине: «Большой человек! – сказал Новиков-Прибой. – Заколдованный. Уступил бы мне хоть несколько слов, как бы я радовался! Я-то пишу, честное слово, как полотер. А у него вдохнешь одну строку – и задохнешься». Так и с Булгаковым. Сталин бегает в театр, потом, с одной стороны, высказывается, что «Дни Турбиных» – «антисоветская штука», а с другой – отмечает ее положительное влияние на коммунистов. В январе 1932 года дает распоряжение ее вернуть и до войны она не запрещается. Но только во МХАТе. То есть по большому счету допускает, но держит в узде. Не разрешу, а выпущу, когда мне нужно и сколько нужно, а уж уехать из страны – так и не мечтай.

«Ныне я уничтожен. Уничтожение это было встречено советской общественностью с полной радостью и названо «достижением». Р. Пикель, отмечая мое уничтожение («Изв.», 15/IX.1929), высказал либеральную мысль: «Мы не хотим этим сказать, что имя Булгакова вычеркнуто из списка советских драматургов». И обнадежил зарезанного писателя словами, что «речь идет о его прошлых драматургических произведениях». Однако жизнь, в лице Главреперткома, доказала, что либерализм Р. Пикеля ни на чем не основан. 18 марта 1930 года я получил из Главреперткома бумагу, лаконически сообщающую, что не прошлая, а новая моя пьеса «Кабала святош» («Мольер») К ПРЕДСТАВЛЕНИЮ НЕ РАЗРЕШЕНА. Скажу коротко: под двумя строчками казенной бумаги погребены – работа в книгохранилищах, моя фантазия, пьеса, получившая от квалифицированных театральных специалистов бесчисленные отзывы – блестящая пьеса. Р. Пикель заблуждается. Погибли не только мои прошлые произведения, но и настоящие, и все будущие. И лично я своими руками бросил в печку черновик романа о дьяволе, черновик комедии и начало второго романа «Театр». Все мои вещи безнадежны». Это все напоминает отчаянный вопль, в котором писатель умоляет – дайте работать либо отпустите: «Я ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ ПОКИНУТЬ ПРЕДЕЛЫ СССР В СОПРОВОЖДЕНИИ МОЕЙ ЖЕНЫ ЛЮБОВИ ЕВГЕНЬЕВНЫ БУЛГАКОВОЙ».

…и дверь этого музея. Фото автора

Как Сталин ответил на письмо, известно. Он позвонил драматургу и порекомендовал ему обратиться с просьбой зачислить его во МХАТ. Собственно, в письме Михаил Афанасьевич и просит в качестве альтернативы дать ему возможность работать режиссером, помощником режиссера, статистом, даже… рабочим сцены. Такая степень отчаяния. Конечно, ведущий партнер-тореро не позволил так «опустить» любимого автора. Булгаков стал работать режиссером в Центральном театре рабочей молодежи, затем режиссером-ассистентом во МХАТе. Но зловещий танец продолжался еще 10 лет – до смерти Булгакова. Инквизитор во власти умело то зажимал, то расслаблял объятия, совершал шаги, фигуры, повороты и позы, в коих то отдавал часть веса партнеру, то забирал обратно. Разрешили инсценировку «Мертвых душ», но отказали в выезде за границу, зато приняли в Союз писателей. И за возможность работать, за то, чтобы плоды трудов не умирали в столе, чтобы рукописи не горели, Булгаков делал ответные па, хотя в письме резко отказался от предложений писать коммунистическую пьесу. Тем не менее известно, что в 1939 году Булгаков работал над пьесой о Сталине «Батум», она готовилась к постановке, и Булгаков выехал в Грузию для работы. Но вот новый кульбит – Сталин все отменил: счел неуместной постановку пьесы о себе.

Так и хочется спеть: «И вот вам песня поколеньям в назиданье…» Или проворчать: «Что было, то пребудет вновь». Извините, Эклессиаст. Умелая политика «кровавого упыря» либо, пардон, «лучшего менеджера XX века», еще не раз будет взята на вооружение. Не сильно прижимать, не сильно отталкивать, изображать страстные поцелуи, отбрасывать в насмешливом рывке. Лицемерие политического танца невольно по контрасту сличаешь со сценой из «Убить дракона» Евгения Шварца, где Дракон втыкает вилку между ног Фридрихсену, иронично спрашивая – мол, ну как тебе? И мучительно ясно: наряду с драконами, фридрихсенами, пройдохами бургомистрами всегда находятся отважные рыцари, сиречь интеллигенты, которые бросают: «Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, – мой писательский долг, так же как и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода». Это снова цитата из письма, извините. Кто следующий?