Крылья – циркуль, полукруг

София Прокофьева. 1940 год. Иллюстрация из книги

«Была сырая ветреная ночь. Милиционер Петров Василий Семенович стоял на посту. Тяжелые тучи ползли по небу. Наверное, им было скучно плыть над тихим, крепко спящим городом, и, чтобы хоть немного развлечься, каждая из них превратилась в какого-то невиданного зверя. Они по очереди наползали на луну…» Вот так, просто и трогательно, с привычного советского героя (культ дяди Степы был силен), начинается одна из не самых известных сказок детской писательницы Софии Прокофьевой. Один из важных моментов в ее сказках, пожалуй, – та тонкая органика, с которой ей удается вплетать чудеса в обыденную реальность. А еще то, насколько просто, трогательно, поэтично и музыкально ведет она повествование.

У милиционера Петрова нет спичек, надо прикурить, и тут ему на кончик сигареты падает лучик, оторвавшийся от солнца, – он же человечек Веснушка, очень горячий, который может все прожигать, особенно если сердится. Тут в повествовании появляются и Кот Ангорский, и девочка Катя, спасшая Веснушку из тарелки манной каши, житель из 23-й квартиры по прозвищу Взялииобидели, маэстро Живодралло. Именно эта сказочка «Оставь окно открытым» согревала в детстве. И большим удивлением было, что сверстники и кто постарше больше любят другие (тоже, безусловно, замечательные) сказки – «Приключения желтого чемоданчика», «Лоскутик и облако». Тут, конечно, сыграло важную роль то, что по первой снял фильм Илья Фрэз со знаменитыми актерами (Пельтцер, Лебедев, Весник, Зеленая), а по второй – мультфильм.

Но мы сегодня говорим про другую книгу Софии Прокофьевой. Книгу, которая, по сути, увязывает в себе все встречи, пути, возможности, удачи, таланты в жизни писательницы. Это совсем небольшой, я бы сказала – беглый мемуар (чувствуется, что его еще можно развивать, дополнять, обматывать новыми слоями воспоминаний), описывающий детство Софии Прокофьевой (в девичестве Коровиной), юность и взрослую жизнь, которые проходили в среде людей искусства, чье творчество часто было чуждо сталинскому режиму. Отец Прокофьевой Леонид Фейнберг был талантливым художником, дядя Сеня – Самуил Фейнберг – гениальным пианистом. Первый муж, сын композитора Сергея Прокофьева, – тоже художник.

София Прокофьева. С овчаркой Джариком. Фото Елены Семеновой

Среди героев книги – Александр Мень (друг семьи), Арсений Тарковский, Пастернак, который высоко оценил стихи Прокофьевой (она пришла к поэту в гости под вымышленным именем Аглая Мартынова). Услышав строки из сборника «Античный цикл»: «Воспоминания твои приносят зло,/ Твое дыхание ее погубит,/ Твое веселье ей смертельно будет/ И призрачно земное ремесло», Пастернак был удивлен, подарил ей стихи из «Доктора Живаго», а вечером звонил поэтессе и читал ей ее стихи наизусть. Описан также известный эпизод с Надеждой Мандельштам, когда Прокофьева читала ей стихи Мандельштама наизусть, отговаривая уезжать из России. Можно здесь найти Маргариту Алигер, эпизодом – Марию Степановну Волошину, жену поэта. Сын Прокофьевой Сергей Прокофьев с детства «заболел» Домом Волошина в Коктебеле, увлекся антропософией и стал членом правления Всемирного антропософского общества.

Трагические эпизоды, связанные с преследованием инакомыслящих, а также с мрачными годами войны, сменяют интересные и порой смешные факты из жизни культурной элиты. Есть забавный эпизод: в композиторском доме на Третьей Миусской сбесился бульдог дирижера Гамбурга, и хотели усыплять всех домашних животных в доме. Тогда Прокофьева и ее папа написали письмо в СЭС: «Мы, нижеподписавшиеся, утверждаем, что кот народного артиста СССР профессора А.Н. Александрова, а также остальные коты прочих композиторов никогда не выходили из квартир и не могли быть в контакте со сбесившейся собакой Гамбурга Г.Н.» Письмо подписал букет знаменитостей – Глиэр, Мурадели, Кабалевский, Хачатурян со всеми своими регалиями. Последним был Тихон Хренников, который написал только свое имя и, хохоча, заявил, что это готовый материал для «Крокодила».

Жизнь Софии Леонидовны тасовалась причудливо. Она писала талантливые стихи и хотела быть поэтом, но, услышав в юности жесткий вердикт одного из студентов Литинститута (мол, что это за антисоветчина?), уяснила, что ей путь туда заказан, ее стихи как бы не вписываются во время. И даже когда Евгений Евтушенко звал ее принять участие в вечерах шестидесятников, она отказалась. И дело даже не в какой-то явной крамоле. Дело в том, что в ее стихах, как и в самой натуре, сильно выражено индивидуальное, трепетное, келейное начало, чуждое всякой публичности. И поэтесса, несмотря на многообещающие отзывы, закрыла свою поэзию в себе.

София Прокофьева. Дорога памяти: Воспоминания. – М.: Время, 2015. – 256 с. (Диалог).

Впроголодь корми из рук.

Ласточку прокормят крылья.

Крылья – циркуль, полукруг.

Вечность – это изобилье.

Если губ не пригубил,

Пощади и день мой серый,

Не давай мне свыше меры,

Это будет свыше сил.

Дай мне четверть или

треть.

Тучи вертят месяц-вертел.

Путник, брошенный 

на ветер.

Слишком много – это смерть.

В юности у Софии Коровиной обнаружился талант к рисованию, и папа подготовил ее в Суриковское. С мужем-художником они брали уроки у Роберта Фалька и Артура Фонвизина. То, что живописная стихия также подвластна Прокофьевой, можно судить, взглянув хотя бы на ее «Портрет няни Сергевны». Но живопись все же не стала главным делом. Это был скорее способ адаптации, получения статуса в обществе. Многие несогласные с режимом поэты в те годы традиционно уходили в переводы. Но, возможно, Прокофьева не хотела «заражать» свою тайную ойкумену мирами иноязычных поэтов. Нашелся лучший выход – завуалировать «неуместные» мысли, дать волю романтике, поэзии, полету в аллегориях сказки. Софии Прокофьевой выпал жребий стать доброй советской сказочницей, в произведениях которой много романтики, тепла, света, доброго юмора. Но – и морально-дидактический фон тоже, безусловно, выдержан.

Три ипостаси: поэтесса, художница, сказочница (в том числе сценаристка в гениальном тандеме с Генрихом Сапгиром). А два года назад София Леонидовна выступила в жанре взрослой прозы (в номере «НГ-EL» от 26.07.12 опубликована рецензия на ее роман «Кольцо призрака»). Сейчас, спустя время, при осмыслении кажется, что подводными течениями роман связан или даже, если так можно выразиться, «подготовлен» прозой Юрия Мамлеева, его метафизическим реализмом. Хотя, безусловно, сквозит и дьявольщинка Булгакова. Роман Прокофьевой переполнен символами и чрезвычайно тяжел психологически. На протяжении всего действия идет изматывающая, безнадежная, унизительная пытка души Анны (параллель с Донной Анной), мучимой ее возлюбленным Андреем, который выступает в роли жестокого Дон Жуана, похожего на некий пресытившийся механизм, руководимый дьяволом.

Итак, в последние годы прибавилось еще две роли – писательница для взрослых и мемуаристка (очень хотелось бы, чтобы мемуары были продолжены или как-то развернуты). А вывод можно сделать, например, такой. Похоже, сказки – это портрет Софии Прокофьевой для других, а вот стихи и роман – сокровенный портрет для себя, который она рискнула и показала миру. Его, увы, мало кто понял. 

Хотелось бы напоследок рассказать еще об одной дивной роли Прокофьевой – роли хорошего человека и радушной хозяйки, которая хлебосольно принимает гостей, угощая не только кофе, чаем и сырными пампушками, но и рюмочкой кое-чего вкусненького. Стены увешаны картинами отца и мужа, на диване спит круглый, как шар, рыжеватый кот, а под столом ждет кусочка колбаски умнейшая немецкая овчарка Джарик. А хозяйка, уютно расположившись на диване, выговаривает на старый манер, с растяжкой, «Коктэбэль» или «Андерсэн» – с ударением на последний слог, рассказывает о принцессе Астрель, образ который навеян невесткой Астрид, о лестнице из капель дождя, непременно о любимой мачехе – филологе и переводчице с японского языка Вере Марковой, не забывая время от времени напоминать: «Пожалуйста, наливайте, кушайте еще, вы должны съесть всю эту тарелку!»