Андрей Ваганов
Россия не такая инженерная, как хотелось бы. Фото Владимира Захарина
Те, кто читал позапрошлый роман Владимира Сорокина – «Сахарный Кремль» (2008), – нынешний его роман, «Теллурия», могут и не читать. Идеология, конструкция, стиль и даже некоторые сюжетные линии – совсем чуть-чуть, тенью – пересекаются. Но парадокс как раз в том, что именно читатели «Сахарного Кремля» первыми и прочтут (наверное, уже прочли, если судить по рейтингам продаж магазина «Фаланстер») новый роман Владимира Георгиевича. И воспринимается «Теллурия», конечно, лучше всего в контексте с предыдущими работами писателя – «День опричника», «Сахарный Кремль», «Метель»…
Тем не менее прочтут «Теллурию» и те, кто в силу каких-то непреодолимых жизненных обстоятельств впервые столкнулся с текстами Сорокина. Надо же когда-то начинать задумываться о вещах экзистенциальных. Язык сорокинский – объедение!
Пересказывать сюжет бессмысленно. Фабула же такова: 50 коротких новелл, как гвоздями скрепленных двумя обстоятельствами – картинами среднесрочного геополитического устройства всего евразийского континента (от Алтая до Кёльна и Мадрида) и, собственно, гвоздями. Но этот скобяной товар необычен, это – теллуровые гвозди, мощнейший наркотик, если этот гвоздь забить в голову. Забить – буквально. Отсюда самая почитаемая профессия в Евразии – плотник, то есть специалист по забиванию гвоздей в мозг. И отсюда – кайф. Кайф необычный. «От токаря 3-го разряда завода Православного литья Иванова С.И. Директору ЗПЛ тов. Усачеву Б.И. Заявление. Прошу выделить мне 120 рублей для покупки теллурового гвоздя и 50 рублей на услуги алтайского плотника для его забивания в мою голову, чтобы я мог встретиться с покойным братом Николаем, который помре шашнадцатого дни и увел из нашего цеха набор жидких резцов…»
Кто-то скажет – отвратительно. Я скажу – киберпанк. Сейчас поясню, что имею в виду.
 |
| Владимир Сорокин. Теллурия:
Роман. – М.: АСТ, 2013. – 448 с. |
Для начала напомню, что Владимир Сорокин (р. 1955) окончил Институт нефти и газа имени Губкина по специальности «инженер-механик». Хотя по специальности не работал, но, как бы там ни было, русский инженер всегда мыслит в образах. Творит окружающий мир в образах. Впрочем, то же самое делает и любой другой инженер, говорящий на любом другом языке. Но…
Русскому инженеру в силу каких-то – метафизических, я полагаю, – причин тесно бывает в рамках тех средств, которые предоставляет окружающая инженерная действительность для воплощения обуревающих его ментальных образов. Грубо говоря, бетон и двутавровые балки недостаточно флективные (гибкие) материалы для материализации этих ментальных образов. По крайней мере ему, русскому инженеру, мало этих конструкционных материалов! В связи с этим я могу качественно предположить, что это именно русский язык способствует массовой «утечке» инженерных мозгов в литературу.
Эта супер-флективность (или – сверхгибкость) русского языка определяет часто и весьма специфическое словообразование в инженерных специальностях; русские инженерные термины очень образны. Игра слов порождает игру смыслов. И этот процесс творения инженерного мира через язык продолжается очень активно.
Вот и роман Владимира Сорокина «Теллурия» (а еще раньше – «Голубое сало» (1999) вполне можно рассматривать и как «инженерный роман», точнее даже – «генно-инженерный роман». В «Голубом сале», например, вся интрига закручена, по сути, вокруг некоей гениальной биоинженерной разработки. Собственно, само название, «Голубое сало», ни больше ни меньше как специальный термин, обозначающий «…вещество LW-типа, в котором энтропия всегда равна нулю. (4-й Закон термодинамики)».
Мало того, фактически Сорокин творит новую инженерную реальность. Притом что «Голубое сало» – отнюдь не научно-фантастическое произведение и даже не произведение в жанре фэнтези. Роман в проективном ключе предлагает нам соответствующую научно-инженерную лексику: «живородящая текстура»; «сенсор-радио»; «логостимулятор»; «S-пластилин»; «скриптор» (тот, кто записывает свои фантазии на бумаге); «XL-протеин»; «психосоматический вакуум»; «сплачивание в «ласточкин хвост»; «ORBO-LID» – биомеханическая стабильность»; «LM – показатель психопротеизма Джадда»; «DOG-адаться – увидеть плюс-позитные поля фиолетового спектра»...
Сорокин вводит даже целую номенклатуру будущего формально-бюрократического устройства НИОКР (научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ). Например, такие сочные аббревиатуры: РОСГЕНИНЖ, ГЕНРОСМОБ. С абсолютной необходимостью появляется и новая инженерная специальность – «Биофилолог, специализация – логостимул».
Из «Теллурии» к этому списку можно добавить «умный пластик», «воду живородную», «…в тяжелой раме из левитирующих полупроводников, плащаница Спасителя…», «твердотопливные ракетоносители», «живородящая резина», «паспорт зооморфный»…
Все это, как выразился герой одной из новелл, зооморф с песьей головой Фома, придает «человечине привкус легкой энтропии». Это вообще, на мой вкус, лучшая новелла в романе –
№ XXII. Два псоглавца, Роман и Фома, развели костерок где-то на границе между Тартарией (демократическая республика) и Башкирским царством. Они пробираются в Теллурию (на территории нынешнего Алтая). Фома – философ, Роман – поэт. Оба – крепостные актеры, сбежавшие из крепостного театра графини Юсуповой: Фома играл песика из «Синей птицы», Роман – пуделя Артемона из «Приключений Буратино». Оба – «полноправные жертвы антропотехники»: «С волками у Генинжа ничего не вышло, а вот собаки оказались вполне антропогенным материалом. К сожалению».
То есть недаром именно в России писателей называют – инженеры человеческих душ… Понимать следует почти буквально. Недаром плотники, фактически – инженеры, из сорокинской «Теллурии» создали свою профессиональную терминологию: «Bosorogos – термин плотников, означающий благоприятное проникновение теллурового гвоздя в мозг клиента.
Tornado – неблагоприятное проникновение теллурового гвоздя в мозг».
Скажите – отвратительно? Есть в «Теллурии» места и более концентрированные, что ли. Но тут можно припомнить формулу одного из самых известных современных французских философов Юлии Кристевой: «Это не я. Это не оно. Но это не значит, что ничего нет. Есть «нечто», которое я никак не могу признать в качестве чего-то определенного. Эта тяжесть бессмыслицы, в которой все весомо и значимо, вот-вот раздавит меня. Это на границе несуществования и галлюцинации, но и реальности, которая, если я ее признаю, уничтожит меня. Отвратительное и отвращение – то ограждение, что удерживает меня на краю. Опоры моей культуры».
Ну, и конечно, Сорокин и в «Теллурии» остается выдающимся мастером диалога и полилога.
«– Роботы!!! – завопил Керя-машинист так, что услыхали в третьем вагоне.
Екнули-торкнули сердца: психическая!
Хоть и дожидались атаки давно, а крик по всей братве мешочной против шерсти пошел.
Ощетинились враз:
– Роботы-ы-ы!
– Рабата-а-а-а!!
– Анасферы!!!
Бздык-паздык. Бац-перебац.
Повскакал второй вагон тамбовский, зарычали в первом, орловском. А третий, воронежский, самый стремный, и пугать не надо – белогорцы и так ко всему готовы»…
Я даже знаю, какая будет (должна быть) следующая книга Сорокина – тетралогия: «День опричника», «Сахарный Кремль», «Метель», «Теллурия». Желательно – в одном томе.
