С улыбкой неуместной

Юрий Коваль. Все с той же неуместной улыбкой.
Фото Михаила Пазия/PhotoXPress.ru

Владимир Бондаренко много пишет о писателях 38-го года рождения. Юрий Иосифович Коваль родился 9 февраля 1938 года. Значит, из них. Его многие любят, хотя знают чаще всего только как детского автора. Коваля очень любила поэтесса Татьяна Бек. Коваля любит ругать критик Лев Васильевич Пирогов. Начну, конечно же, с цитаты из Льва Васильевича (в его интернет-блоге): «Сколько самодовольной пошлости на квадратный сантиметр текста».

Бек писала немного иначе: «Юрий Коваль был особенным особенно, и особо, и обособленно, и особняком». И еще: «И в житье-бытье Коваля, и в прозе, и в живописи ощущалась тайнопись русской народной сказки с ее Иванушкой-дураком, и Иваном-царевичем, и лежаньем на печи, и чертом в ступе, и щучьими веленьями, и, конечно, ковром-самолетом».

Я очень люблю критика Льва Васильевича Пирогова, однако в данном случае, вероятно, рискну с ним не совсем согласиться. Нравится мне Коваль. И тексты его – взрослые и детские. И мультфильмы по его сценариям и книгам, и фильмы.

* * *

Немного собственно о герое.

Юрий Коваль (1938–1995) – советский поэт и прозаик, сценарист, художник и скульптор, автор и исполнитель, как пишут в коммюнике, собственных песен. Родился в Москве. Лауреат премий. Уже есть и премия его имени – от журнала «Мурзилка», «За лучшее литературное произведение для детей». Жил на Цветном бульваре, у Красных ворот, учился в школе на улице Чаплыгина, в МГПИ. Там же, в педагогическом, познакомился с бардами – Визбором, Кимом, Адой Якушевой. Сам как бард не прославился, но играл и пел.

Начал писать, разумеется, «взрослую» прозу, писатель Юрий Домбровский отнес ее в «Новый мир». Не взяли. Ушел в литературу для детей. Нормальный выход для СССР. Снимался в кино, кстати. Эпизодами, ясное дело. Самые известные его вещи – про Васю Куролесова, повесть «Недопесок». По его произведениям сняты фильмы «Недопесок Наполеон III» и «Пограничный пес Алый» (за кадром звучат его песни), знаменитый мультфильм «Приключения Васи Куролесова». Всю жизнь Коваль писал роман «Суер-Выер». Авторское определение: пергамент. Целиком напечатан он лишь после смерти автора. Коваль сам сравнивал свой «пергамент» с книгой Рабле. И был, в общем, близок к истине, хотя, конечно, написал много меньше, чем уважаемый мэтр Алькофрибас Назье. Смешнее? Мне кажется, что смешнее, хотя я ведь не современник Рабле, трудно судить объективно. Впрочем, судите сами. Вот начало:

«Тёмный крепдешин ночи окутал жидкое тело океана.

Наш старый фрегат «Лавр Георгиевич» тихо покачивался на волнах, нарушая тишину тропической ночи только скрипом своей ватерлинии.

– Грот-фок на гитовы! – раздалось с капитанского мостика.

Вмиг оборвалось шестнадцать храпов, и тридцать три мозолистых подошвы выбили на палубе утреннюю зорю.

Только мадам Френкель не выбила зорю. Она плотнее закуталась в своё одеяло…».

Цитировать можно с любого места, как и у Рабле. Но вот, скажем, начало главы «Остров голых женщин»:

«Никаких женщин мы не смогли различить поначалу даже в самую сильную телескопическую трубу. Да и то сказать: у трубы топталось столько матросов, что окуляры отпотевали.

Наконец на песчаный бережок вышли две дамы в резиновых сапогах, кашпо и телогрейках. Они имели золотые на носу пенснэ.

Заприметив нашего «Лавра», дамы принялись раздеваться.

Мы крепились у телескопа, как вдруг боцман Чугайло содрал с головы фуражку, шмякнул ею об палубу и прямо с борта кинулся в океан.

Ввинчиваясь в воду, как мохнатый шуруп, он с рычаньем поплыл к острову.

Мы быстро сплели из корабельного каната лассо, метнули и вытащили боцмана обратно на «Лавра».

Тут неожиданно напрягся матрос Вампиров. Сжал губы, побледнел и вывалился за борт.

Мы мигом метнули лассо, но в момент покрытия Вампиров предательски нырнул, и лассо вернулось на борт пустым, как ведро.

Тщательно прячась за волнами, Вампиров приближался к женщинам. Мы метали и метали лассо, но находчивый матрос всякий раз нырял, и наш адский аркан приносил лишь медуз и электрических скатов. Правда, на семьдесят четвёртом броске притащил он и тарелочку горячих щей с профитролями.

Выскочив на песок, Вампиров, простирая длани, бросился к голым женщинам. В этот момент наше зверское лассо ухватило всё-таки за ногу находчивого матроса, проволокло по песку и задним ходом втащило обратно на корабль.

И вдруг на берегу рядом с женщинами объявились два подозрительных типа. Ими оказались мичман Хренов и механик Семёнов.

Втайне от нас дружки спрыгнули в океан с другого борта и, не дыша, проплыли к острову под водой. Не говоря лишнего слова, они увлекли хохочущих женщин в заросли карбонария и челесты.

Мы как следует навострили лассо и метнули его в эти заросли, надеясь, что оно само найдёт себе пищу.

И оно нашло.

Притащило на борт два золотых пенснэ…»

* * *

Я понимаю, почему Коваля не любит Пирогов. Глава называется «Остров голых женщин», а начинается – «Никаких женщин…» Потом женщины, конечно, появятся, но Пирогова уже обидели. А вот другим как раз наоборот: подобные выверты невероятно нравятся.

Я соглашусь и с теми, и с другими: Коваль не детский писатель. Не Николай Носов, например. И даже не Олег Григорьев, который в детских стихах все-таки пишет еще и для детей, а не только для все понимающих взрослых. Коваль – всегда – писал для все понимающих взрослых. А то, что нравилось еще и детям, то, полагаю, только из-за того, что и впрямь смешно. А дети так устроены, что могут не понять, что именно здесь смешно, но все равно точно уловят: здесь смешно.

Продолжу цитировать Татьяну Бек. Она пишет, что «широкий читатель при жизни» знал Коваля «исключительно как детского писателя, а Коваль был «просто писателем». Ну да, просто писатель. Фантасты тоже рвутся в «просто писатели», и авторы детективов. Везет исключительно советским и детским. Потому что их насильно туда загнали.

Опять Бек: «Так с ним распорядилась цензура и автоцензура: сиди в детской нише, в «Мурзилке» и в «Детгизе» – и не рыпайся. Он сидел, но как ещё рыпался…»

И далее: «…он незадолго до смерти вспоминал в беседе с Ириной Скуридиной: «Я вдруг понял, что у меня не хватит сил. Если «Новый мир» даже после рекомендации Домбровского отклонил меня, за что я их до сих пор не хвалю... Я понял, что мне не пробиться никогда. Что бы я ни написал, как бы я ни написал, как бы совершенно я ни написал – не напечатают. Ни за что». И дальше: «С этого момента я понял, что во взрослую литературу я просто не пойду. Там плохо. Там хамски. Там дерутся за место. Там врут. Там убивают. Там не уступят ни за что, не желают нового имени... Понимаешь. Там давят». Как мы видим, у Коваля очень рано возникла мощная обида и фобия, и он сам себя сознательно сузил и укоротил: «Я решил скрыться в детскую литературу, уйти туда»…»

И ушел.

Рабле тоже ведь есть в пересказе для детей. И Свифт.

Напоследок еще раз процитирую Татьяну Бек, на сей раз стихи. Разумеется, про Юрия Коваля:

При тросточке над бездной

Шёл человек чудесный

С ужасной бородой,

С улыбкой неуместной

И тайною бедой.

Он объяснял нам чинно:

«Кручина – не причина

Отчаиваться, раз

Есть курослеп и чина,

Ольха, берёза, вяз».

С улыбкой виноватой,

В рубашке полосатой

Он – баламут и мот,

Но вовсе не бездельник –

Сказал, что проживёт

Без счастья и без денег,

Поскольку есть репейник

И ласточкин полёт...

Я знаю, что не врёт.