Пациент от цивилизации

По иронии судьбы ценитель ароматов Гренуй родился в смердящей рыбной лавке.
Александр Адриансен. Рыба и дичь. Эрмитаж

Художник – это пациент и извращенец от цивилизации. Так сказал французский философ ХХ века Жиль Делез. Оба эти определения, особенно «пациент», подходят и нашему сегодняшнему герою – знаменитому немецкому писателю Патрику Зюскинду. Он родился 26 марта 1949 года – кстати, в семье писателя.

Зюскинд – автор очень умный и очень меланхоличный. В его творчестве, как в капле воды, отражаются главные социально-психологические болезни современной Европы.

Самая известная, в том числе и благодаря экранизации, вещь Зюскинда – «Парфюмер». Главный герой романа – фантастически одаренный парфюмер Жан-Батист Гренуй, живущий во Франции середины XVIII века. Он родился в Париже, у смердящей рыбной лавки, рядом с Кладбищем невинных.

Его мать хочет избавиться от нежеланного ребенка, но ее замысел раскрывают, ее обвиняют в детоубийстве и казнят, а младенца передают на попечение монастыря и назначают ему кормилицу. Женщина отказывается ухаживать за ребенком, потому что, по ее словам, он «не пахнет, как другие дети», и одержим дьяволом. Священник, отец Террье, отстаивает права младенца, но, испугавшись, что тот «бесстыдно его обнюхивает», устраивает Гренуя подальше от своего прихода – в приют мадам Гайяр. Здесь ребенок живет до восьми лет, другие дети сторонятся его, мальчика считают слабоумным, к тому же он некрасив и увечен. Позже, но тоже в детстве, ему приходится работать в тяжелых условиях, перенося побои и болезни.

Не знавший родительской любви, дружбы, теплоты, в нравственном отношении главный герой – настоящий отморозок. Все человеческое ему чуждо. Он – чудовище.

Набоковские одиночки вроде шахматиста Лужина вызывают скорее сожаление. Они – безобидные гениальные чудики, погруженные в себя, не понятые обывателями и потому неприкаянные в их мире. Даже Гумберт Гумберт из «Лолиты» – верх человечности и адекватности по сравнению с Гренуем. Парфюмер вызывает лишь ужас… и изумление.

Единственное, что его интересует, – это запахи. Он доходит до того, что начинает убивать красивых молоденьких девушек, которые «пахнут, как сама красота», чтобы делать из них эссенции их чарующих запахов, а потом использовать их для создания своих волшебных ароматов. С помощью своих чудодейственных духов он обретает невиданную власть над людьми. Флакончик духов, которые он создал из запаха своих жертв, вселяет в людей тотальную любовь к нему… и друг к другу.

Вместо того чтобы казнить его колесованием по приговору суда, люди отпускают его… и начинают друг друга страстно любить. Задуманный было акт возмездия превращается в гигантскую оргию, в то время как Гренуй преспокойно уходит в сторону Парижа.

Но эта же сверхъестественная власть в конце концов его и губит.

Он возвращается в Париж на Кладбище невинных – то место, где он появился на свет. Здесь у костра греются воры и бродяги. Гренуй с головы до ног опрыскивает себя духами – и окончательно становится богом для других. Бомжи, ослепленные влечением к нему, звереют, они не в силах совладать с этим наваждением. Этот запах – самое сильное впечатление их жизни, самое глубокое, самое яркое, самое манящее. Они испытывают к нему такую любовь, что в буквальном смысле разрывают его на части и пожирают.

Лишенный способности к любви-бытию, по философу и психологу Эриху Фромму, парфюмер – гений любви-обладания. Полностью отъединенный от рода человеческого, не умеющий любить девушек ни как людей, ни как прекрасных созданий природы, он способен лишь силой, с мясом и кровью, вырывать у них их запахи, их жизненную суть, чтобы самому завладевать ею. Но бумеранг имеет обыкновение возвращаться, и в конце концов эта бездушная, изуверская любовь-обладание точно так же убивает и его самого.

Почему эта странная, глубоко извращенная история, особенно после перевода ее на язык кино, так захватила миллионы людей во всей Европе? Что нашел в ней средний человек – ладно, пусть даже и средний интеллигент? Может быть, меткую и жуткую метафору формы, лишенной содержания?..

О чем это? О людях, помешанных на моде, на внешнем виде и безразличных к духу, к саморазвитию, к общению, к пониманию? О людях, превративших свою жизнь в погоню за деньгами и судящих других исключительно по этому параметру независимо от того, счастлив ли человек, нравится ли ему то, что он делает? О массовом бесконечном убийстве и истязании животных, необходимом для того, чтобы мы могли есть ароматнейшее жаркое, гладить нежнейшие шубы, носить изящную кожаную обувь, в которой не потеют ноги, испытывать превосходную косметику, делающую нас неотразимыми?..

Если спросить самого автора, о чем его роман, скорее всего он ответит просто: «О парфюмере». Каждый волен увидеть в книге то, что ближе или важнее ему. Лично мне крайне любопытной показалась тема гиперкомпенсации. Лишенный красоты и даже собственного запаха, то есть некой нормальности и жизненной силы, он начинает маниакально отбирать это у других.

Очень важной показалась мне и тема ответственности родителей, взрослых и вообще среды. Не ждите от ребенка добра, если создали и воспитывали его в безразличии и грязи, если не дали ему ничего человеческого. Ключевой представляется и тема одиночества. Каким бы ты ни был гением, ты не можешь быть счастлив, если одинок, если не нашел пути к людям и даже не пытаешься его искать, если не познал ни любви, ни дружбы.

В этой, безусловно, сильной книге Зюскинда меня пугают мрачность и безысходность. Поэтому самым удачным его произвдением я считаю его первую вещь – «Контрабас». Этот моноспектакль тоже широко известен, он шел и идет во многих странах и городах. В Москве, например, его поставил театр «Сатирикон».

Похоже, тема маленького человека никогда не потеряет свою актуальность… О чем же, собственно, этот меланхолический монолог? И что представляет собой контрабас, вынесенный в заглавие?

Контрабас – это то, что создает фон в оркестре. Он всегда нужен, всегда присутствует, но, по сути, никому не заметен. Для контрабаса не писали соло и никогда не напишут: не такой это инструмент. Играющему на нем музыканту никогда не достаются аплодисменты. Вот уж действительно «винтик».

Контрабас не влезает в автомобиль, его неудобно носить в руках, а он очень тяжелый. Еще какой тяжелый!

В таких вот мучительных размышлениях о своей судьбе и проходит вся эта якобы реалистическая драма, где символ на символе сидит и символом погоняет.

Первую половину книги герой с маниакально-академической дотошностью (очень свойственной, кстати, героям Зюскинда) рассказывает нам историю контрабаса в мировой музыке. Как реализм это скучновато. Но как аллегория… Представьте себе всемирную историю унижения и забитости. Герой, сам не понимая того, говорит об извечности своей трагедии, о ее общечеловеческом масштабе.

Потом оказывается, что он любит одну женщину, Сару, певицу при его оркестре. Он совсем не знает ее, никогда толком не разговаривал с ней. Может, она вообще пустая и легкомысленная. Но ее голос настолько прекрасен, герой столько чувствует в нем, что не может ее не любить. Но как ее завоевать? Обычные методы не годятся: она просто не обратит на него внимания. Ведь она – солистка, а он лишь контрабасист. Остается лишь встать посреди концерта и крикнуть на весь зал: «Сара!» И вылететь из оркестра, остаться без работы. Решится ли он на этот поступок?

У пьесы открытый финал. Но в отличие от других книг Зюскинда эта заканчивается на эмоциональном подъеме, на готовности бороться за счастье, за смысл жизни, вылезти из своей «норы» и встать во весь рост. Тем она мне и ближе.

У автора «Контрабаса» есть предшественники, например, Гоголь и Достоевский. Но от книг первого из них «Контрабас» отличает то, что в нем нет гротеска, а от второго – что его герой психически здоров. Более того, у него есть манеры. «Если позволите, я выпью еще пива», «Простите, что повышаю голос, – это от пива» – такие фразы встречаем мы сплошь и рядом.

Все же, если продолжать сравнение, герой Зюскинда ближе к Макару Девушкину, чем к Акакию Акакиевичу. Последний вызывает брезгливую жалость, первому сострадаешь. Но с контрабасистом еще сложнее. Он среднего достатка. Ему даже «самому иногда становится страшно от своей социальной обеспеченности». Ему никто не хамит. Но он – маленький человек Европы конца ХХ века. Я бы не сказал, что его драма много мельче. Скорее она тоньше.

«…Это я сам, или, если угодно, мы». Вот так.