Черная Грязь и влюбленная Салтычиха

Рустам Рахматуллин – проводник в лабиринте московских любовей.
Фото Александра Анашкина

Рустам Рахматуллин. Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа. – М.: Олимп, Астрель, 2009. – 350 с.

Имя краеведа, писателя, журналиста (в прошлом – обозревателя «НГ») Рустама Рахматуллина громко прозвучало в прошлом году, когда автор книги эссе «Две Москвы, или Метафизика столицы» стал финалистом, а потом и лауреатом национальной литературной премии «Большая книга». Более того, сугубо москвоведческое (к тому же метафизически-москвоведческое) издание вышло в лидеры читательского интернет-голосования на премиальном сайте, тем самым отчасти развеяв миф о массовой нелюбви и отсутствии интереса (кроме сугубо материального) россиян к столице. Про «Две Москвы┘» мы писали неоднократно (см. «НГ-EL» от 24.07.08, 25.12.08). И вот вторая книга Рахматуллина о Первопрестольной – «Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа».

Она является порождением книги первой. На презентации, состоявшейся в прошлую субботу на Московской международной книжной выставке-ярмарке, автор рассказал, что раньше «Облюбование┘» входило в «Две Москвы┘» как глава, но со временем разрослось до отдельного издания. Он также предупредил, что новая книга не о том, в каких местах столицы «любится» и «не любится», а о том, где «любится приметно» и «неприметно». «Каждый жилой дом есть следствие любви. Нет дома без любви, как нет приходской церкви без венчаний. Город полон любовями, как лес родословных дерев. Но для мифа значимы только избранные адреса. С историями подлинными – или поселенными фольклором, литературой, живописью, кинематографом. Любовный миф вольной белкой чертит пути в родословном лесу», – начинается книга.

Нынешний массовый читатель благодаря потоку глянца приучен к love story из жизни знаменитостей. И у Рахматуллина немало сказано об известных писателях, поэтах, художниках, о великих города и мира сего (разумеется, не в глянцевом ключе) – князьях и царях. О Софье Палеолог и Иване III, Василии III и Елене Глинской, Марине Мнишек и Самозванце┘ Что и понятно: романы государей и государыней оставили в истории самые приметные следы – в том числе архитектурные. Каждый дворец или усадьба есть памятник более или менее известной любви – счастливой или не слишком. Взять Царицыно, где, в частности, разворачивался роман Екатерины Великой и Григория Потемкина: «Екатерина и Потемкин прожили в Москве весь год (1775. – О.Р.) – второй год своего тайного брака, первый год кризиса этого брака┘ Тем летом супруги присмотрели себе дачу – имение Черная Грязь, приобретенное у князя Кантемира и названное Царицыном. Чета пожила там до начала капитальной стройки. Вечно дежурный генерал-адъютант Потемкин находился при императрице, во временных ее покоях, до наших дней не сохранившихся┘ Исходный замысел Царицына предназначал его, конечно же, Потемкину... Десятилетие спустя, в новый приезд Екатерины, Большой Кавалерский корпус глядел лишь памятником счастью государыни с Потемкиным – достаточное основание для сноса┘»

Однако на любовной карте Москвы есть место не только царским и вельможным романам. Конец Средневековья и начало Нового времени знаменуется как раз тем, что «приметная» любовь выходит за стены Кремля и дворцов, и героем мифа становится «маленький», частный человек. Его «литературными предками» можно считать персонажей лермонтовской «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», хотя их точных адресов мы еще не знаем: «Калашниковы проживают в земщине Замоскворечья, Кирибеевич – понятно, в Занеглименье или иной опричнине, откуда и приходит искушать Алену, поединок происходит на Москве-реке – границе двух миров».

Лишь с XVIII века в полной мере – в том числе и топографически – проявляют себя «приватные» любовные пары. Зато какие: «┘Первая любовная приватность даже не выделяется, а выламывается из народного тела. С увечьем, с закладом души или с иной романтической драмой. Влюбленная Салтычиха┘ Уже сильно сказано! Так вот, влюбленная в соседа по Теплому Стану, Николая Тютчева, Салтычиха посылала поджечь дом его невесты Панютиной и убить его самого на проселке. Мужики не взяли греха на душу, и дед великого поэта остался жив. В городе Салтычиха занимала двор на Кузнецком Мосту (возможно, № 20, угол Рождественки)┘ Где жила в это время Панютина, неизвестно. Полвека спустя юный Федор Иванович Тютчев навещал бабку на Арбате, 44».

Если сравнить названия обеих рахматуллинских книг, то в «Облюбовании┘» слово «топография» на первом месте, а «метафизика» – лишь на третьем. Видимо, это закономерно: любовь – уже сама по себе метафизика┘ Поэтому в своем путешествии по любовным адресам москвичей автор не всегда и не для всего находит трансцендентальные обоснования (хотя там, где можно, от них не отказывается), многое объясняя «топографией» и «социологией».

Книга может показаться непривычной тем, кто привык читать о любви «художественно». Обычно в романах главными героями являются люди, а история является фоном для любовных драм и трагедий. У Рахматуллина наоборот: люди – прежде всего исторические персонажи, а их жизнь и чувства интересны не сами по себе, а как части единого московского метафизического замысла.

Не всем историко-любовным периодам уделено равное внимание. Так, в отличие от сюжетов эпохи барокко декадентская любовь Серебряного века (по мнению автора, и без того многократно изученная и воспетая) в книге прорисована пунктиром. Рассказ о «семи женах Ивана Грозного» сводится к краткому перечислению их несчастливых судеб: «Марью Темрюкову, по слухам, отравили┘ Анну Колтовскую Иван отправил в монастырь через неполный год совместной жизни. Анну Васильчикову – еще быстрее┘»

Рустам Рахматуллин уверен, что любовные истории – одно из оснований для обобщения наших знаний о Москве. Все-таки любить любят все. И читать про любовь – тоже. И смотреть – книга проиллюстрирована непубликовавшимися фотографиями утраченных архитектурных памятников. И слушать – во время презентации женщина-библиотекарь, устроительница встреч Рахматуллина с читателями, вспомнила, как «одна дама, послушав Рустама, восторженно воскликнула: «Я почти ничего не поняла, но какая речь!»