Моллюск в уксусе

Стриндберг в виде средневекового алхимика.
Рисунок А.Шёгрена. 1905. Иллюстрация из книги: Август Стриндберг. Избранное (М.: Художественная литература, 1997)

Если ошпарить живого моллюска кипятком и опустить в уксус, он скорчится от боли. Чувствительный наблюдатель легко представит себе страдания сгустка слизи, разъедаемого кислотой. Пытливые ученые с помощью современной техники, кажется, научились озвучивать немые вопли беспозвоночных. Говорят, впечатляет.

Моллюска можно заменить человеком, кипяток – жизненными обстоятельствами (например, неудачным браком), уксус – социальной средой. Результат будет примерно тот же. Только вопль будет принимать самую разнообразную форму. Скажем, форму текста.

В «Слове безумца в свою защиту» (1887) шведский писатель и драматург Юхан Август Стриндберг (1849–1912) не случайно сравнивал себя с моллюском в уксусе. Каждая страница его произведений источает боль. Да и не литература это вовсе, а алгография, если обозначить это явление неологизмом, образованным из двух греческих корней, один из которых означает «боль» (отсюда алголагния, анальгин), а другой употребляется настолько часто, что, пожалуй, не нуждается в переводе.

Проза Стриндберга – это плоть, покрытая зияющими или едва затянувшимися ранами. Это, в хорошем смысле этого слова, спазматическая проза. Оттого несбывшиеся мечты, неутоленная страсть, неистовая привязанность и прочие пароксизмы необузданного духа – калитка в сад Стриндберга.

Самого знаменитого шведского писателя (после Сведенборга) принято сравнивать с его современником – Генриком Ибсеном. Сегодня это сравнение едва ли оправданно. Феминизм Ибсена давно стал нормой современной жизни и даже превзойден, особенно в Скандинавии. Созданы более значительные феминистские тексты, чем подзабытые драмы норвежца. Ибсен вышелушен и выжат. От его драм остался жмых. Перечитывая «синечулочника» (так окрестил Ибсена Стриндберг), недоумеваешь, что же сделало его «властителем дум» конца XIX – начала XX века.

Между тем ничего более значительного в области воинствующего антифемизма со времен Стриндберга не произошло. Слишком уж сильно загреб экзальтированный швед против течения. К сожалению, Стриндберг никогда не был в России особенно популярен, хотя его и ставили (это неоднократно было предметом литературоведческой рефлексии). Следующая цитата из «Слова безумца в свою защиту» прояснит, почему Стриндберг считал женский вопрос вселенским розыгрышем:

«Женщина не рабыня, поскольку она и ее дети живут на деньги, которые зарабатывает Мужчина. Женщина не порабощена, поскольку она сама выбрала свою долю, или, если угодно, природа указала ей свое место, чтобы она находилась под защитой Мужчины в период материнства. Женщина никак не равна мужчине по интеллекту в той же мере, в какой он уступает ей в вопросе продолжения рода. В великой созидательной деятельности женщине нет места, потому что там Мужчина всегда будет сильнее ее. Согласно эволюционной теории, чем больше различия между полами, тем сильнее потомство. Таким образом, получается, что равенство полов – это движение назад, абсурд, пережиток идей романтически и идеалистически настроенных социалистов.

Женщина – жена, необходимый самцу спутник и духовное творение мужчины – по справедливости не может иметь равные с мужем права, так как составляет «другую половину» мира лишь по численности. Поэтому не конкурируйте с Мужчиной на рынке труда, его права неприкосновенны, ведь ему надо обеспечить всем необходимым жену и детей, и помните, что каждое рабочее место, отнятое у Мужчины, неизбежно породит лишнюю старую деву или проститутку».

Ненависть – это высшая степень неравнодушия. Утрированный антифеминизм Стриндберга звучит как гимн женской власти, исторгнутое под пыткой признание женского превосходства: «О, горе мне! Она купила себе новые башмачки, совсем крошечные, и я снова в ее власти. Проклятье! Она надела черные чулки, и от этого икры ее кажутся более выпуклыми, а колени, живые белые колени оттенены этим как бы траурным крепом, эти черные ноги в кипении белых воланов нижних юбок могли принадлежать только дьяволице! Они словно две траурные колонны, стоящие у входа в склеп, в котором я жажду похоронить миллионы моих животворных ферментов, квинтэссенцию моей крови». Что это, как не пример бессознательной готовности подчиняться настоящей женщине, именно потому что она слаба и бесконечно женственна?

Исступленный антифеминизм Стриндберга не смог ввести в заблуждение подлинного женоненавистника Отто Вейнингера. Гениальный австриец считал шведского писателя одним из знатоков женской души, но усматривал исток его проницательности в ненависти к самому себе: «Самоненавистник не может любить то, что предъявляет требование на его чувство».

Надо сказать, что литературный и жизненный путь Стриндберга был крайне противоречив. Но не будем к нему слишком суровы. Последовательность во взглядах, которую мы требуем от великих людей, – вещь абсолютно невозможная. Природу этого парадокса выявил Стриндберг в философско-символической пьесе «На пути в Дамаск» (1898–1901): «Если ты не меняешь образа мыслей, придерживаешься всю жизнь одних взглядов, то по закону природы ты стареешь, тебя называют консервативным, старомодным, не двигающимся вперед; а если ты следуешь законам развития, идешь в ногу со временем, обновляешься благодаря всегда молодым импульсам духа времени, тебя называют шатуном и отщепенцем».

Самый таинственный период жизни Стриндберга – кризис, получивший название Inferno, продлившийся с 1892 по 1898 год, когда он не написал ни одного значительного художественного произведения, всецело отдавшись изучению естественных наук, астрологии и алхимии. Оккультизм – выгребная яма науки. Тем, кто туда угодил, редко удается взобраться по склизкому склону. Стриндберг, очертив круг по зыби безумия, выкарабкался. Показательна реакция Андрея Белого на книгу, в которой Стриндберг описал свои переживания: «Когда я читал Inferno, то я был потрясен своим, родным страданием. И была мне радость – что вот не один, и Стриндберг – тоже».

Произведения шведского писателя полны неизвлеченных смыслов. Потенциал их огромен. Стриндберг – сеятель идей, которые ждут своего времени. Но посев взойдет. И тогда мы по-другому взглянем на этого «самого решительного сторонника самых подрывных идей».