Монополия на страдание

Еще одно опровержение мифа о русском мазохизме... Борис Кустодиев. "Купчиха за чаем". 1918.
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Русский мазохизм – это миф? Конечно. Но это миф, питающийся желанием его разрушить.

Ниспровергатели этого мифа обычно говорят, что ошибочна сама зацикленность на страдании. Что нужно дистанцироваться от представления о русском мазохизме, чтобы увидеть его искусственный характер. И сделать это возможно, поскольку в других цивилизациях отношение к страданию совершенно иное (далее, как правило, следуют примеры этого принципиально иного отношения).

Такая критика, в сущности, и является исповеданием мифа о русском мазохизме. Он ничего другого и не утверждает, кроме того, что, во-первых, русская культура, нравится нам это или нет, зациклена на страдании. Во-вторых, нужно слегка дистанцироваться от русской культуры, чтобы увидеть ее мазохистское ядро, ибо сами русские за некоторыми исключениями себя мазохистами отнюдь не считают. В-третьих, при этом обнаружится, что в других цивилизациях отношение к страданию совершенно иное (далее, как и в предыдущем случае, следуют примеры).

Как можно было бы разрушить миф о русском мазохизме? Следовало бы доказать, что в русском отношении к страданию не содержится ничего сугубо специфического, не встречающегося в других культурах. Иными словами, что существует «американский мазохизм», «немецкий мазохизм», «китайский мазохизм» и т.д. Пока, насколько мне известно, никто толком не приступал к этой задаче.

В России миф о русском мазохизме популярен, потому что его застрельщики – величайшие русские писатели: Иван Тургенев (9 ноября мы отмечаем 190 лет со дня его рождения) и Федор Достоевский. На Западе этот миф популярен, потому что воспринимается как лестный для западной культуры. И я боюсь даже предположить, у какого числа западных политиков книга Дениэла Ранкур-Лаферьера «Рабская душа России» (The Slave Soul of Russia) является настольной.

Нужно также отметить колоссальную объясняющую силу этого мифа по отношению к русской истории. Это ведь так просто – списать успехи России на благоприятное стечение обстоятельств, а неудачи – на извечный русский мазохизм┘

Таким образом, несмотря на свою рыхлость и курьезность, миф о русском мазохизме демонстрирует прямо-таки невероятную жизнеспособность и иммунитет к попыткам рационального опровержения. Но разве мог бы этот миф демонстрировать такую прочность, будь он напрочь лишен объективного ядра? Я думаю, нет. А значит, есть некий «русский мазохизм», не являющийся мифом.

Как видите, мы совершили разворот на 180 градусов. Начав с критики мифа о русском мазохизме, мы пришли к его исповеданию. О чем, собственно, и предупреждали.

Итак, русский мазохизм – это миф? Нет, конечно. Специфическое отношение к страданию и идея о самоценности страдания – это, если угодно, фокус русского духа, разгадка таинственной русской души, конституциональный признак русского национального характера и доминанта русской культуры.

Заметим, что первенство русских в романтической идеализации страдания не вызывало сомнений уже в середине XIX века, когда были переведены на европейские языки произведения Ивана Тургенева. Именно они возбудили воображение австрийского писателя Леопольда фон Захер-Мазоха, не останавливавшегося перед прямыми заимствованиями у своего кумира (как убедительно показала питерская исследовательница Лариса Полубояринова).

Легко предположить, какие именно фрагменты в произведениях Тургенева высекали в мозгу впечатлительного австрийца все новые и новые «мазофантазмы». Сегодня эти сцены воспринимаются так, словно бы они вышли из-под пера Захер-Мазоха. Вот, пожалуй, самая характерная сцена из IX главы повести «Первая любовь» (1860):

«– Я кокетка, я без сердца, я актерская натура, – сказала она (Зинаида Засекина. – М.Б.) ему однажды в моем присутствии, – а, хорошо! Так подайте ж вашу руку, я воткну в нее булавку, вам будет стыдно этого молодого человека, вам будет больно, а все-таки вы, господин правдивый человек, извольте смеяться.

Лушин покраснел, отворотился, закусил губы, но кончил тем, что подставил руку. Она его уколола, и он точно начал смеяться... и она смеялась, запуская довольно глубоко булавку и заглядывая ему в глаза, которыми он напрасно бегал по сторонам...»

Замечу, что доктор Лушин – это alter ego Тургенева, иными словами, это сам повествователь, только уже повзрослевший.

Известность Федора Достоевского на Западе долго уступала известности Тургенева, но в конце концов превзошла ее. В начале XX века слова «Россия» и «Достоевский» воспринимались европейской интеллигенцией со знаком тождества. Достоевский в «Дневнике писателя» прямо утверждал, что существует исконная русская потребность в страдании – в беспрерывном страдании во всем и даже в радости – и что в страдании, таким образом, заключается сущность русской нравственности.

Кстати, если говорить о самой сильной мазохистской сцене Достоевского (самой-самой, ибо их у него огромное количество), то это эпизод из «Братьев Карамазовых», непосредственно следующий за разговором Лизы Хохлаковой и Алеши Карамазова:

«А Лиза, только что удалился Алеша, тотчас же отвернула щеколду, притворила капельку дверь, вложила в щель свой палец и, захлопнув дверь, высвободив руку, она тихо, медленно прошла в свое кресло, села, вся выпрямившись, и стала пристально смотреть на свой почерневший пальчик и на выдавившуюся из-под ногтя кровь. Губы ее дрожали, и она быстро, быстро шептала про себя:

– Подлая, подлая, подлая, подлая!»

Любопытно, что из двух европейских писателей, наиболее преуспевших в романтизации страдания, один был горячим почитателем Тургенева, другой – Достоевского. Леопольда фон Захер-Мазоха называли «малороссийским Тургеневым», что ему, несомненно, льстило. На Фридриха Ницше потрясающее впечатление оказало знакомство с творчеством Достоевского. И Захер-Мазох, и Ницше так бравировали своими славянскими корнями (до сих пор непонятно – действительными или вымышленными) и своим отчаянным русофильством, что трудно сказать, что в этом было больше – эпатажа, самообмана или искренней убежденности.

По иронии судьбы для обозначения «аномальной» тяги к страданию послужила вторая часть (считающаяся славянской) фамилии Захер-Мазоха. В книге «Половая психопатия» (1886) Рихард фон Крафт-Эбинг описал половое отклонение, названное им «мазохизмом». Немецкий психиатр оправдывал свой выбор тем, что австрийский писатель очень часто изображал в своих произведениях это «извращение» и, по-видимому, сам страдал данной половой аномалией.

Однако едва ли есть что-то общее между терзаниями Лизы Хохлаковой и похождениями Северина в «Венере в мехах» (1869). Очевидно, что русский мазохизм, каким он предстает в произведениях Тургенева и Достоевского, и половое отклонение, художественно запечатленное Захер-Мазохом и клинически описанное Крафт-Эбингом, – это в корне различные вещи.

Русский мазохизм не может быть определен ни в терминах «боль–удовольствие», ни в терминах «виновность–наказание». Именно поэтому он не имеет вообще никакого отношения к субкультуре BDSM (в просторечье «садомазо»). Аббревиатура BDSM – это сокращение от Bondage&Discipline, Dominance/submission, Sadism&Masochism, что обозначает три разновидности ролевых игр с передачей власти: «Связывание и воспитание», «Доминирование/Подчинение», «Садизм и мазохизм». Разумеется, эта субкультура носит чисто игровой характер. Особое положение ее в современной индустрии развлечений объясняется тем, что она дает возможность получить количество адреналина не меньшее, чем при занятии экстремальным спортом, но с гораздо меньшим риском, и одновременно позволяет разнообразить свой сексуальный опыт.

В отличие от западного аналога русский мазохизм имеет в виду трансцендентную заслугу и трансцендентное искупление вины. Это, если угодно, попытка придания своей жизни абсолютной ценности путем метафизической контрабанды. Попытка сообщить абсурдной дарованности жизни некий высший смысл, нелегально приобщившись к Абсолюту и сакральному корню. Можно даже сказать, что русский мазохизм – это православная аскетическая традиция за вычетом собственно православия. Неудивительно, что многие западные исследователи, говоря о русском мазохизме, используют термин «моральный мазохизм» (moral masochism).

Кстати, наиболее распространенное заблуждение – это мнение о том, что мазохист якобы получает удовольствие от боли. С большой долей условности можно говорить разве что о метаудовольствии, ингредиентами которого служат боль и удовольствие от ее рефлексии. Именно по этой причине «оргазм» от боли в ролевых играх совершенно оправданно получил отдельное наименование – «сабспейс» (subspace).

И это замечательное слово, я вам скажу! Собственно, вся новейшая российская история – это один сплошной сабспейс. Сабспейс от Первой мировой войны. Сабспейс от братоубийственной сечи революции. Сабспейс от коллективизации и индустриализации. Сабспейс от репрессий 1937 года. Сабспейс от Великой Отечественной войны. Сабспейс от оттепели и застоя. Сабспейс от перестройки и приватизации. Сабспейс от чеченской войны и демографического суицида. Сабспейс от дефолта 1998 года и последующего «завинчивания гаек». А теперь нам предстоит сабспейс от мирового экономического кризиса.

Мои поздравления. Затягиваем пояса и наслаждаемся!