Ян Шенкман Лев Лосев. Иосиф Бродский: Опыт литературной биографии. – М.: Молодая гвардия, 2006, 448 с. (ЖЗЛ)
Вот, наконец, она и вышла. Десять лет мемуаристы и критики ходили вокруг да около. То книгу воспоминаний напечатают, то сборник статей. А на полноценную биографию никто не решался. Наверное, пугал запрет, наложенный Бродским. Поэт ведь на дух не переваривал биографов. Считал профанацией их манеру объяснять поэзию прозой жизни. Творчество – нюансами судьбы и эпохи. Марксов афоризм насчет того, что «бытие определяет сознание», Бродский считал лишь отчасти верным. Лет до пятнадцати первична среда. А потом – сознание. То есть взрослый человек не может и не должен быть рабом обстоятельств. Быть рабом вообще унизительно...
Отсюда, видимо, и запрет на написание биографии. Бродский очень не хотел пасть жертвой историка. Литературоведа – еще туда-сюда. Но предстать перед потомством исключительно в качестве жертвы режима и Нобелевского лауреата, овеянного мировой славой... Это, скорей, к лицу Солженицыну, а не Бродскому. Но в том-то и дело, что перед нами не совсем обычная биография. Литературная. Она целиком выросла из комментариев к стихам Бродского. Тут надо немного сказать об авторе этой книги. Написал ее Лев Лосев (р. 1937). Поэт, профессор славистики. Живет в Штатах. С Бродским был знаком больше тридцати лет. Переводил с английского на русский эссеистику Бродского. Писал статьи, исследовал творчество.
Тон Лосева максимально сдержан. Никакого панибратства и самолюбования. Тут, пожалуй, главное отличие лосевской книги от бесед Бродского с Соломоном Волковым и расслабленных мемуаров Людмилы Штерн. Оба эти автора предельно эгоцентричны. Эгоцентричен и Владимир Соловьев, автор недавно вышедшего опуса «Post Mortem. Запретная книга о Бродском». Из его текста вообще не очень понятно, что речь идет о поэте, а не престарелом литературном функционере, замученном тяжелыми комплексами. Загадочный человек был Бродский. Едва ли не каждый, взявшийся о нем писать, в первую очередь говорит о себе. Проговаривается по Фрейду. Одни считают его беззастенчивым и расчетливым самопиарщиком. Как, например, Лимонов (см. его эссе «Поэт-бухгалтер»). Другие – тот же Владимир Соловьев – занимаются ревизией грязного белья, комплексов и обид. Тут опираться приходится исключительно на собственную фантазию. Третьи (скажем, Людмила Штерн) тратят свои силы на создание приглаженного, почти гламурного образа поэта. Милые домашние посиделки, поездки в поместье к американским друзьям, причуды, возвышенные мечты. Что ж, если кому-то так удобней – пожалуйста. Гений на то и гений, что принадлежит всем.
Льва Лосева занят задачей более сложной и интересной. Пытается понять истоки стилистики Бродского. Его стоического взгляда на мир. Сформулировать эстетические взгляды поэта (чего сам Бродский внятно сделать не удосужился, а может, просто не захотел). Разобраться в его моральных императивах, политической философии. Работа, согласитесь, не из простых. Глупо полагать, что Иосиф Александрович был совершеннейшее дитя природы, писал стихийно, подчиняясь неким загадочным импульсам. Вовсе нет. Его подход к творчеству был очень даже рациональным. Бродский запросто мог сказать: «Завтра напишу стишок о том-то, о том-то» И самое удивительное – писал. Знал, что делает. Сформулируем это так: писал стихи и исходя из этого строил свою судьбу. Искусство Бродского постоянно требовало жертв. Оно, как Минотавр, сожрало личную жизнь, возможность спокойной жизни на родине, здоровье... Правда, и окружающим приходилось порой несладко. Поэт действительно кормил свои стихи человечиной. Какая уж тут бухгалтерия...
Результат нам известен. Умер, не дожив до пятидесяти шести лет. И гигантское, даже по меркам плодотворного и плодовитого Серебряного века, количество хрестоматийных текстов. Что-то лучше, что-то слабее. Но без них уже невозможно представить себе отечественную поэзию.
А уж по меркам послевоенной России явление Бродского вообще выглядит запредельным. «Он не лучший, он единственный», – писал Довлатов, обычно не склонный к пафосу. И еще: «Бродский в одиночку выволакивает русскую литературу из болота».
Между прочим, именно Бродский вернул слову «поэт» его истинный смысл, забытый многими в советские годы. Советские поэты – особая категория. Энтузиазма не вызывает. К поэзии имеет отношение косвенное. Определяется не стихами, а чем-то иным, напрочь компрометирующим престиж стихотворного ремесла. Зная о существовании Бродского, не так стыдно представляться поэтом, когда знакомишься с девушками. Лучше б, конечно, топ-менеджером. В крайнем случае, начальником ЖЭКа. Но и поэтом, в общем, тоже неплохо. Книга Лосева, хоть и снабжена подробной хронологией, библиографией и другим справочным материалом, вовсе не выглядит наукообразно. Чистого литературоведения в ней немного. Зато много литературы, из которой действительно состояла жизнь Бродского. Отношения с Ахматовой, изучение римской мифологии и философии, музыкальные пристрастия, любимая живопись, полемика с коллегами-эмигрантами, преподавание в американских колледжах... Все это тоже литературная жизнь. В принципе грань тут провести сложно. К литературной жизни относятся на самом деле и заработки, и отношения в семье, и пейзажи, окружавшие поэта. Но лишь в той степени, в которой это отразилось в стихах.
Впрочем, замечает Лосев, «Бродский не хотел, чтобы стихи рассматривались как непосредственная реакция на жизненные перипетии». Это попахивало бы вульгарной социологией. Напротив, жизнь – скорее комментарии к стихам. По крайней мере жизнь Бродского.
Любопытно (и об этом тоже пишет Лосев), как рождался, развивался и формировался миф о поэте. Как менялось отношение к Бродскому в обществе, в интеллигентских кругах. Ведь когда-то его стихи считались эстетскими и суперноваторскими. Новаторскими до нечитабельности. Любовь к поэзии Бродского еще в начале восьмидесятых у многих считалась верхом снобизма. Галиматья – она и есть галиматья. Как только люди читают такое! А как пишут?
Слишком уж непривычна была стилистика Бродского. Сначала раннего, потом позднего. Слишком независимым выглядела его поэтическая и человеческая позиция в стране, где мало кто мог позволить себе роскошь думать самостоятельно, иметь достоинство.
Теперь пошел обратный процесс. Бродский сплошь и рядом воспринимается как глубокое ретро. Подражать ему в поэтических кругах стыдно. И не потому, что стыдно подражать вообще. А потому что появились более модные и актуальные образцы. Это нормально. Меняются тенденции, власть, пейзаж за окном. И только стихи, если они настоящие, со временем почти не меняются.
