Заподлицо

Знаменитый партийный съезд до странности напоминает торговые скидки и распродажи в сегодняшних супермаркетах. Технология проста. Сначала повысить цену на сто процентов, потом объявить скидку на пятьдесят. Маркетинг с человеческим лицом. Почти что социализм. Доступно, демократично, качественно улучшает имидж.

Именно это и попробовали сделать советские власти в далеком 1956-м. Улучшить имидж, сделать лицо менее пугающим для стороннего наблюдателя. Свои-то уже привыкли...

В те времена не водились в нашей стране ни политтехнологи, ни пиарщики. Роль политтехнологов с успехом выполняли секретари по идеологии. Роль пиарщиков – творческая интеллигенция.

Самые распространенные эпитеты двадцатого съезда – знаковый, эпохальный. Ворованный воздух сменили на разрешенный. Еще бы не знаковый, еще бы не эпохальный!

Писателей понять можно. По крайней мере некоторых из них. Находившиеся на грани нервного срыва из-за стойкого непечатания и сопутствующей нищеты, уставшие от проработок, измаявшиеся от всепроникающего стукачества – в феврале 1956 года они почуяли ослабление узды.

После сталинского сурового ошейника длинный поводок, позволявший отойти с лежки и даже отбежать на время за кордон, показался полной свободой и пределом мечтаний. И количество обязательных идеологических поклонов резко сократилось, появилась возможность писать, не чувствуя потного страха за каждую «неверную формулировку». И самые восторженные из недавно гонимых радостно провозгласили: «Удивительно мощное эхо! Очевидно, такая эпоха».

Восторженных вообще было много. После тотальной несвободы восторг вызывает любая полунесвобода, даже мизерная. Да так ли уж была нужна свобода советским писателям? Для тех, кто прошел сквозь трепально-чесальные механизмы литературы развитого сталинизма, быть свободным литератором – означало быть на хорошем счету у государства. Государство было плохим, стало хорошим, значит, и мы все теперь хорошие и свободные.

Главное, что хорошие. Любые средства годятся, чтобы поднять самооценку. Имперскость, либерализм, радикализм, консерватизм... Все что угодно, чтобы только не смотреться в зеркало и не видеть собственное лицо. Корявое, слегка похмельное, глупое и ничтожное. А ведь для этого нужно гораздо больше отваги, чем для хождений с красными флагами на Манежную площадь или разоблачения культа личности. Что сейчас, что пятьдесят лет назад.

Относительное раскрепощение масс после ХХ съезда (можно уволиться с работы по собственному желанию, разрешены аборты, деревня получила паспорта) отрицать было бы нелепо и глупо. Но если в одном месте насилие убывает, в другом оно обязательно прибавляется. Уже в конце 1956 года закрытые циркуляры ЦК предписывали «разъяснить» писателей Симонова, Паустовского и Берггольц за идейно незрелые высказывания в отношении задач литературного творчества.

Уже готовилась вполне сталинская по стилю проработка дудинцевского романа «Не хлебом единым» – плохой книги, написанной хорошим человеком, которую собирались костерить не за литературную слабость, а за идейную.

Уже пасли студенческие группки Пименова и Краснопевцева – молодых пишущих ребят, искренне поверивших в «обновление» и ляпнувших об этом кому не надо.

Уже присматривались к стареющему Пастернаку, который что-то там писал на переделкинской даче – длинное, в прозе и явно в стороне от генеральной линии.

Уже компетентные люди тайком фотографировали и переписывали лиц, которые возле памятника Маяковскому рвали на груди рубахи и читали стихи, способные вышибить слезу умиления у самого Вождя Народов. Те же компетентные люди в общественных местах со знанием дела рассказывали про то, как в соседней Венгрии писатели читали с табуреток свободолюбивые стихи Петефи – и чем эти литературные чтения закончились┘ Кровью, как полагается.

Да, рамки лояльности слегка расширились. Да, наказания смягчились. Да, поощрения возросли и в денежном, и в пайковом выражении. В «железном занавесе» для писателей вырезали несколько специальных калиток. Чтобы литературно проштрафиться до подпадения под статью УК, надо было сильно напрячься – а потому строптивых писателей переквалифицировывали в отщепенцев, диссидентов и антисоветчиков и проводили по другому ведомству. Классический пример – дело Бродского. Антисоветчиком он стал поневоле. Уже в США, куда по собственной воле никогда бы не эмигрировал. Нужно было очень постараться, чтобы заставить ненавидеть советскую власть Бродского, который ее не замечал в принципе. Или Довлатова, которого советские и антисоветские писатели одинаково раздражали.

Через тридцать лет после «знакового и эпохального» стало окончательно ясно, что без советской власти советская литература существовать не может и не желает. Увлекательная игра в оттепели и заморозки продолжается и сегодня, спустя двадцать лет после перестройки, оттепели № 2. Продолжается борьба хорошего с лучшим. Имитация идеологии на том месте, где могли бы жить люди. Живые люди, а не идеологические противники.

Тех, кто в 1956 году отчаянно восторгался свободолюбивой властью, сегодня клеймят «либералами». Что это за страшные люди? Евтушенко, Аксенов, Гладилин... Но честно говоря, такие либералы и нам не очень-то нравятся. Они не сильно отличаются от своих противников. По стилю поведения, по жизненным установкам. Пафосу и претензии на правоту, единственную и окончательную. При другом литературно-политическом раскладе они легко нашли бы общий язык с Прохановым и Распутиным. Но не с Бродским. Не с Довлатовым. Не с Венедиктом Ерофеевым. Не с Высоцким. Не с Олегом Григорьевым. Они, кстати, и не находили общего языка в свое время.

Если вычесть из шестидесятников, порожденных лозунгами двадцатого съезда, фрондерство – остаток будет ничтожно мал. А фрондерство это было замешено на знаменитой оппозиции «хороший Ленин – плохой Сталин». Плохие коммунисты – хорошие демократы. Хорошие коммунисты – плохие единороссы. И так далее. Пока не закружится голова.

А еще на разговорах о социализме с человеческим лицом. Как будто у него может быть человеческое лицо!

Борьба осла с козлом (патриотов и либералов) продолжается и по сей день. Не на трибунах партийных съездов (к сожалению), а в литературе. И те, и другие жить не могут без советской власти. Не с кем стало бороться, некого защищать. Спорят лишь о том, какое на самом деле у нее должно быть лицо. Хотя спустя полвека после «знакового и эпохального» можно было бы уже вроде понять, что система реконструкции не подлежит. Ни в каком виде. Она подлежит уничтожению. Под ее масками нет человеческого лица.

Там только череп с костями.