Екатерина Кретова
Виниловые проигрыватели стали элитарным развлечением для богатых. Фото Vecteezy
День рождения, когда он наступает в какой-то астрономический, не укладывающийся в сознании раз, воспринимается иначе, чем в первые или даже во вторые четверть века жизни. С одной стороны, цифра, обозначающая возраст, пугает, с другой – все равно это праздник. Потому что, как ни крути, жизнь – это дар. Я отношусь к этому дару не так, как всеми любимый поэт Александр Пушкин, написавший бессмертные пессимистичные строки: «Дар напрасный, дар случайный, / Жизнь, зачем ты мне дана? (...) Цели нет передо мною: / Сердце пусто, празден ум, / И томит меня тоскою / Однозвучный жизни шум».
В 14 лет эти стихи я очень любила. Юности вообще свойственно преувеличенно трагическое ощущение реальности. Хотя Пушкин-то написал их в 29 лет – то есть уже не в юности, даже по современным меркам. Но наступает момент, когда тебе далеко не 29. И ты открываешь для себя, что дар жизни вовсе не случайный и не напрасный, что страсть в душе, кто бы ее ни наполнил, – это счастье, а сомненье ума – награда, кто бы его ни взволновал. Тем более что обычно годам к 50 ответ на вопрос, кто ответственен за все эти катаклизмы, которые происходят в твоем внутреннем эмоциональном и интеллектуальном мире, вполне очевиден. И тогда финальное четверостишие пушкинского шедевра становится руководством к действию. Цели нет? Услышь призыв о помощи. Сердце пусто? Полюби. Ум празден? Почитай книжку. Шум жизни однозвучен? Заполни его божественными звуками.
Близкие знают, что подарки я не очень люблю заказывать. Жду сюрпризов и цветов. Но в этот раз муж стал настойчиво задавать вопрос: что тебе подарить? И вдруг я отчетливо поняла, что мне нужно. Осознание пришло откуда-то извне. Ощутив точку контакта с тем, кто душу мне наполнил страстью, вспомнив про «однозвучный жизни шум», я, прямо как булгаковская Маргарита, буквально выпалила свое желание: «Хочу вертушку для винила!» Ну, и все остальное, что полагается для оборудования идеального акустического пространства, в котором прослушивание аналоговых записей было бы максимально совершенным.
Надо было видеть реакцию мужа. Казалось, что я заказала подарок не себе, а ему. Победно потрясая руками, он бормотал что-то типа: «Долой цифру! Да здравствует аналоговая запись! Лампа навсегда!»
В 1935 году моя семья – бабушка, дедушка и их четверо детей – переехала в Москву. На улице Чехова (ныне эта улица вернула свое историческое название Малая Дмитровка) они поселились в доходном доме, построенном в начале ХХ века. Огромная квартира с эркером, с пятиметровыми потолками, с сохранившимся роскошным паркетом, с чуланом, комнатой прислуги, черным ходом была превращена в коммуналку. Там, где когда-то жила одна очень состоятельная семья, теперь обитали несколько семей совсем не богатых советских граждан. Мои родные расположились в одной из комнат. А потом – война. Дед погиб в сентябре 1941 года. Бабушка согласилась уехать в эвакуацию, куда-то в Челябинскую область. В 1943-м решили вернуться. Отправили для организации возвращения старшую – мою маму, ей было 17 лет.
И вот – счастливое возвращение домой. Вошли в квартиру, открыли дверь комнаты… Впрочем, открыли – громко сказано: замок на двери был сорван. Войдя внутрь, оцепенели: в комнате не было ничего. Ни мебели, ни вещей, ни посуды – все было разграблено. Мама вспоминала, что все дружно рассмеялись.
Мама устроилась на работу на военное предприятие. Бабушка пошла в судомойки в рабочую столовую, чтобы иметь возможность кормить детей. То, чем отоваривали продовольственные карточки, конечно, было недостаточным для растущих детских организмов. Огромным событием стала первая мамина зарплата. Семья собралась, чтобы решить, какой будет первая покупка. Все казалось неубедительным. Ведь что-то уже в доме появилось – поделились родственники, друзья. И было принято странное решение – купить патефон. И он появился в нашей пустой комнате – патефон для шеллаковых пластинок на 78 оборотов. Появились и первые пластинки: это была классика – Шопен, Бетховен. А еще народные песни – русские и украинские. Бабушка была простой крестьянкой с Кубани, сама очень хорошо пела.
Патефон долго просуществовал в нашем доме, даже я его застала. Сейчас корю себя за то, что выбросили, когда в доме стала появляться более современная аппаратура. Но ведь мы живем не в музее и не превращаем нашу жизнь в экспозицию. Важен не предмет, а семейная норма, которую я усвоила с рождения: постоянно слушать музыку, покупать и получать новые пластинки в подарок, демонстрировать их гостям, коллекционировать.
|
|
Пластинки сохраняют не только звук, но и воспоминания об эпизодах из детства и юности. Фото автора |
Мода на виниловые проигрыватели никуда не девалась даже в то время. Наоборот, как и все винтажное и антикварное, она превратилась в элитарное развлечение для богатых. Но я в этом не участвовала. Мой старенький проигрыватель «Вега» пришел в негодность. А вместе с ним пришла в негодность какая-то часть моей души. Тот, кто наполняет душу страстью, очевидно, пожал плечами, подвинулся и освободил место для цифрового контента. Ибо, как сказано в уже упомянутом романе Булгакова, каждому дается по его вере.
Моя коллекция расположилась на полках, забытая, никому не нужная. До того момента, когда захотелось стряхнуть с себя «однозвучный жизни шум», что в переводе на современный язык надо читать как «мертвый цифровой звук».
И вот свершилось – новенький проигрыватель воцарился в виниловом раю. Я перебрала свою коллекцию и обнаружила в ней феерические раритеты. Многие пластинки как будто радостно кричали, заставляя меня вспомнить их происхождение. Вместе с ними приходили эпизоды из детства, юности. Например, Первый концерт Бетховена в исполнении Святослава Рихтера. На выпускном экзамене в музыкальной школе я играла этот концерт. И, готовясь к нему, постоянно заводила именно эту пластинку, чтобы играть синхронно с Рихтером. Во всяком случае, все темпы были соблюдены. А вот диск «По волне моей памяти» Давида Тухманова. Это уже училище. Кто-то прибежал и крикнул: «В 100-й привезли «По волне моей памяти»!» И мы толпой выбежали из Ипполитовки (Музыкальное училище имени М.М. Ипполитова-Иванова) и ломанулись в так называемый 100-й универмаг на Пролетарской на четвертый этаж, где был отдел грампластинок. Очередь спускалась по лестнице до первого этажа. И вот она, в руках, за 1 рубль 45 копеек.
Отныне мы снова слушаем пластинки всей семьей, что самое главное, с 14-летней внучкой. Она сама выбирает нужный диск, и каждый раз я наблюдаю волнение, с которым она осторожно берет его в руки. Есть в самой процедуре воспроизведения винила какая-то магия, ритуал. Мы упиваемся звуком, который принципиально отличается от цифрового. На маркетплейсах находим раритеты, которые люди, избавляющиеся от ненужного им «хлама», доставшегося по наследству от «старомодных» предков, продают за копейки.
Возможно, были бы во времена Пушкина виниловые пластинки, он бы не сетовал на однотонный жизни шум. Слушал бы моцартовского «Дон Жуана», которого так любил, и даже одиночество михайловской ссылки было бы не столь мучительным.
