"Куда ты гонишь, старик?" Истории из жизни художника с 65-летним стажем

Птица запредельного полета. Николай Эстис. Из цикла «Птицы». 2024

Но сейчас я хочу рассказать не о выставках, а о расставаниях с работами.

До сих пор (хотя за десятилетия со времени первой покупки продано множество моих работ) чувствую растерянность всякий раз, когда дело доходит до продажи картин. Легче и приятнее подарить вещь по движению души.

С одной стороны, я заинтересован в покупателе и показываю все, включая лучшее. Но как только покупатель решает, что купить, становится безумно жалко расставаться именно с этой работой. И кроме того, я оказываюсь несостоятельным в оценке собственных работ, получается неловкая и непрофессиональная ситуация.

Я оцениваю свою работу субъективно – что она значит для меня сейчас, что значит для меня время, когда я ее делал. И значимость измеряется не деньгами, продается не плоскость с изображением, а пространство и время, которые заключены внутри и которыми я уже не владею. Это пространство и это время невоспроизводимы.

Иногда продажа для меня равносильна предательству, ведь мои работы всегда следствие, результат удивления, особого состояния, в каком только и возможно создание чего-то настоящего. Значит, я в данном случае только посредник. Конечно, в буквальном смысле это сделал, сработал я, но в метафизическом смысле нет ощущения, что это моя работа. Ее метафизическая ценность – не моя заслуга, поэтому и не мне оценивать. Да и уместен ли вообще в таком случае денежный эквивалент?

Тут важно подробнее сказать о том, что такое удивление в моем художническом понимании.

В домах творчества (в Челюскинской, Тарусе, на Ладоге, Сенеже) я часами ходил в поисках мотива для натурных зарисовок. Особенно любил холмистые места – в один миг видишь все! И все красиво, все замечательно... Как выбрать? Найти – значит увидеть, остановиться и удивиться. И работа пройдет под знаком удивления, а результат может получиться неожиданным. Вот я и ходил, пока не начинал видеть, например, давно знакомую церковь через засохшее дерево и т.д.

На Ладоге я сформулировал для себя правило: начинай работу только тогда, когда находишься в состоянии приподнятости, возбуждения; считай работу состоявшейся, когда на листе произошло событие, которому ты удивился. И тогда появляется надежда – кто-то еще удивится, глядя на твою работу.

...Как бы там ни было, я понимаю, что с продажей работы замыкается некий круг, достигается эффект завершенного действия. У меня как бы не хватает сил на итоговый жест.

Меня спрашивали, почему или для чего я храню большинство работ. На стеллажах в моих мастерских в Москве и Гамбурге стоят сотни листов и холстов, и возникают огромные сложности с их хранением.

Вспоминаю слова успешного коллеги, который, приходя ко мне в мастерскую, говорил:

– Куда ты гонишь, старик? Куда гонишь? Ты еще эти не пристроил…

У меня нет объяснения, но есть ощущение: наступит момент, когда придет некто (возможно, самый главный зритель) и спросит: «Кто ты есть? Что собой представляешь?» – и тогда я выставлю все, что сделал, и скажу: «Я вот кто».

А может быть, этот некто приходит в мастерскую с каждым новым человеком.

В 1996 году (перед моим отъездом в Германию) Государственная Третьяковская галерея решила купить две мои работы, но я их не отдал. Подумал: там лежат 10 моих работ, их никто не видит; будет еще две, это ничего не изменит, но я их лишусь.

В то время я часто с удовольствием общался с искусствоведом Еленой Жуковой, старшим научным сотрудником Государственной Третьяковской галереи, специалистом по русскому искусству начала ХХ века. Она была куратором многих замечательных выставок. Мы познакомились в 1984 году, когда Третьяковка купила у меня работы в первый раз. Жукова – автор вступительной статьи в первом альбоме моих работ. В течение многих лет я чувствовал интерес Елены к моим работам, и это очень поддерживало меня.

Как только покупатель решает, что купить, автору становится жалко расставаться именно с этой работой.  Николай Эстис. Из цикла «Фигуры». 2012

– Вы хотите соорудить саркофаг из собственных работ.

Но может, саркофаг из холстов и листов – не так уж плохо? Может, для меня это защитный слой.

Я не веду «тетрадь убытия работ». Иногда по ночам пытаюсь вспомнить, в какой части света оказалась та или иная работа, и меня охватывает острая тоска.

В Германии семья моих друзей как-то пригласила меня в гости. Хозяйка дома распахнула дверь комнаты и направила мой взгляд на стену. Я увидел свою работу в замечательной раме, со специальным освещением и т.п.

Вероятно, мои друзья ждали реакции на то, как хорошо они устроили купленный у меня холст, однако услышали совершенно неожиданное:

– Как? Это у вас?

В моем представлении холст стоял в углу мастерской. То есть я пережил момент продажи, а потом зачеркнул это событие, сделал не бывшим.

В 1992 году Ярославский художественный музей захотел приобрести 18 моих работ. С покупкой 16 я согласился, а две не отдавал. После закрытия выставки заместитель директора музея Любовь Юрова привезла акт закупки на 16 работ и акт об утрате в связи с форс-мажорным обстоятельствами двух работ, именно тех, которые я не отдавал.

Совсем другое отношение я наблюдал, когда с работами расставалась замечательная художница Лидия Шульгина. Она говорила, что это радость, когда твои работы нужны, – значит, они будут жить.

На Кунстмессе в Киле посетитель выставки попросил продать ему работу сразу после развески, Лида согласилась.

Посетитель снял работу со стены, прижал к себе, посмотрел на этикетку с ценой и спросил:

– А тут нет ошибки с нулями?

Ошибки не было, Лидия часто называла заведомо низкую цену.

Моим верным зрителям, как правило, людям небогатым, я продавал свои работы дешево, и нисколько не жалею об этом.

В начале 1990-х в мастерскую пришла моя знакомая с двумя сыновьями – маленькими мальчиками, хотела выбрать работы непременно вместе с детьми.

Я заметил:

– Им это сложно и неинтересно. Зачем мучить?

В ответ я услышал:

– Мальчикам жить с этими картинами.

Сейчас выбранные мальчиками работы рядом с ними и с их детьми...

Сотни моих работ из циклов «Птицы», «Фигуры», «Ангелы», «Вавилоны» живут в десятках стран. Они живут там, без меня. Я все еще не решил, чего в этом больше – печали или надежды.