Балерины, дирижер и овцы

Балетная карьера всегда начинается с бесконечных упражнений типа «тондю-плие-релеве», стертых ног и мозолей. Фото Reuters

Иду я недавно по Невскому мимо «Катькиного садика», а навстречу – две солидные дамы и спрашивают, показывая на здание с колоннами:

– Скажите, пожалуйста, а что это за театр?

– Александринский! – с готовностью отвечаю я.

– А Александринский – это все равно, что Мариинский?

Я ошарашена:

– То есть как это – все равно? Один театр – драматический, другой – оперы и балета. Александринский – в честь императрицы Александры, Мариинский – в честь императрицы Марии.

– Как у вас тут в Питере все сложно… – пробормотали дамы и ушли.

Мариинский – это, конечно, сложный организм. Но попасть туда – не проблема и не разорение. Главное – не рваться на суперраскрученных и архимодных исполнителей и дирижеров. Для нас с мужем вообще первично произведение, а уж потом мы смотрим, кто именно «бряцает на лире» и «машет палочкой». Конечно, любимые и нелюбимые персонажи есть – да и как не быть, если ходишь в театр часто. Благо выбор есть: историческая сцена, Новая сцена и Концертный зал, самый любимый. Потому что одну и ту же оперу – пусть в разных составах – не станешь слушать несколько раз подряд, а в концертном зале играют разнообразную музыку. Спектакли там тоже бывают, да еще какие! Скажем, «Сон в летнюю ночь» – опера Бриттена с зыбкими завораживающими мелодиями – поставлена просто волшебно: детки из циркового училища в белых хитонах спускаются на лонжах из люков в потолке и кружатся в воздухе, как шекспировские эльфы. Им полагается петь – ну так вместо них поет студенческий хор юными чистыми голосами. Постановки молодых хореографов на этой площадке тоже радовали, одна интересней другой. «Бык на крыше» Мийо вообще был сыгран и станцован так, что бразильский карнавал отдыхает!

Новая сцена открылась лет пятнадцать назад, и тогда только ленивый не упражнялся в критике и остроумии. Однако там с любого места все хорошо видно и слышно, есть где побродить в антрактах: просторные красивые фойе с панорамными окнами и театральными костюмами в витринах, удобные кресла и нет унизительных очередей в туалеты. Зато есть приветливые девушки-капельдинеры, которые разрешают пересаживаться на более дорогие свободные места.

В старой Мариинке такой номер не пройдет! Там даже для того, чтобы в свою ложу войти, нужно дополнительный раз билет показывать – а то вдруг мы коварно проникли с плебейского третьего яруса на благородный второй? На втором ярусе, кстати, находится наша «фамильная» ложа – она сбоку, с правой стороны. Больше ста лет назад постоянные места в ней покупала моя прабабушка Мария Георгиевна, воспитанница Смольного института, вышедшая замуж за «господина инженера», моего прадеда. Второй ярус, конечно, не бельэтаж, но тоже годится. Как говорила баба Маня: «Недорого, но прилично».

Зрителей, которые редко ходят в театр, видно сразу – они слишком пафосно одеты.  Фото Наталии Власовой

На углу улицы Росси и площади Ломоносова была старая булочная. Мы с подружкой, подсчитав медяки, прибегали туда после занятий и пищали: «Дайте нам 27 граммов сушек!» Продавщица, чуть не плача, бросала в кулек щедрую горсть и, не взвешивая, отдавала. Между прочим, 27 граммов – это целых шесть штук!

Вершиной моей балетной карьеры стало па-де-труа пастушков из «Щелкунчика». На выход нам полагалась небольшая бутафорская овца на колесиках, которую надо было за длинные ленты выкатывать на сцену. Честно говоря, овца жутко раздражала. Она цеплялась, падала, запутывалась и вообще была некрасивая. Потом ее отменили. Если не считать дурацкой овцы и бесконечно стертых стоп, то танцевать нравилось, даже если было тяжело и скучно повторять одно и то же. Силиконовых вкладышей под пуанты тогда еще не было. Наша славная Надежда Павловна, ученица Вагановой, шутила: «Потерпите, вот когда пальчики на ногах станут твердыми, как копытца у козочки, станет легче!» Но потом я повредила ахиллово сухожилие и навсегда перешла в категорию зрителей. Правда, таких зрителей, которые знают немного больше, чем нужно.

Например, еще со школьного возраста у меня выработалось благоговейное отношение к дирижерам. Оркестр, как гигантский кит, дышит и живет своей могучей жизнью, но подчиняется лишь одному человеку. Танцор может все, летит и зависает над сценой, но только дирижер способен подарить ему точное, в такт, приземление или при необходимости слегка сбавить темп из соображений гуманизма.

Поэтому я обожаю перед началом последнего действия аплодировать оркестру и дирижеру: они прекрасно работают: «Tutti I bravi!» (в общем, все – молодцы).

По той же причине я тихо ненавижу зрителей, которые начинают хлопать не вовремя: либо в промежутке между частями симфонического произведения, либо – что намного хуже – во время исполнения какого-нибудь эффектного па в балете, типа пресловутого фуэте. Не мешайте исполнителям, не сбивайте их! Впрочем, бывают редкие случаи, когда зал ведет себя с пониманием, и это просто подарок судьбы.

Но если выбирать между двух зол – неуместными аплодисментами и включенными мобильниками, то я, конечно, выбираю аплодисменты. Когда перед твоими глазами светится чей-то монитор или какая-нибудь приятная во всех отношениях дама начинает с третьего яруса снимать со вспышкой коронную арию героя в черной одежде на затемненной сцене, то ярость благородная вскипает, как волна. И уже не до страданий Каварадосси или Ленского, они меркнут на фоне собственной досады от невозможности послушать то, за чем пришел.

«Диких» зрителей проще всего распознать по отношению к увертюрам: оркестр искрится божественной интродукцией к «Севильскому цирюльнику» или к «Волшебной флейте», а соседи вслух обсуждают цены на такси: «А че такого, ведь еще ничего не началось!» Понятно: зашли посмотреть интерьер и сфотографироваться у барьера оркестровой ямы. Кстати, тех, кто редко ходит в театр, видно еще до третьего звонка: они обычно слишком пафосно одеты. Не сочтите за снобизм, но если пару раз в неделю приезжаешь в гости к Мельпомене (которая была, как известно, музой), то в смысле гардероба ограничиваешься прабабушкиным принципом «недорого, но прилично». Визит в театр – дело приятное, но блестки, смокинги и диадемы для завсегдатаев как-то не в тему.

Мужа в Мариинку я привела еще в досвадебный период – это был чуть ли не первый его визит в этот театр. И сразу – на «Шахерезаду» с юным Фарухом Рузиматовым. Когда Золотой Раб в немыслимом, бесконечном, почти зверином прыжке вылетел на сцену словно молодой барс, эффект превзошел все ожидания. И у театра появился еще один фанат. А теперь, через много лет, добавился еще и внук. Он в свои семь лет вовсю оттягивается в фигурном катании, а между тренировками ставит собственные балеты типа «Павлин и белка». Недавно он строго сказал моему мужу: «Ты должен сочинить самую лучшую на свете музыку для новогоднего балета, а я придумаю, как танцевать». 

Санкт- Петербург