Пожарные не любят фильмы про пожарных

Образы журналистов в картине слегка условны, но в главном там не соврали. Кадр из фильма «В центре внимания». 2015

Пожарные не любят фильмы про пожарных. А капитаны 3 ранга – про капитанов 3 ранга. И я их понимаю: когда грот-мачту путают с фок-мачтой, тут уж извините – не до эстетических впечатлений!

Вот смотрю я американский фильм «В центре внимания» – как журналисты газеты The Boston Globe проводят расследование о педофилах в Римско-католической церкви Бостона. В кульминации один из них держит у уха трубку, секундная пауза, во время которой я невольно произношу: «В печать!» И герой на экране вслед за мной произносит эти волшебные слова: «В печать!»

О господи, я плачу от счастья... Все совпало, понимаете? Кубик Рубика собрался, я угадала, и мы теперь навеки вместе – герой и я.

…Как я когда-то любила этот момент – подписание номера в печать! На улице ночь, в гараже тебя ждет дежурная «Волга» ГАЗ-24 с водителем Славой. На столе горит лампа, ждешь звонка из цеха, читаешь что-нибудь постороннее. Звонок: приходите подписывать. Спускаешься на лифте на первый этаж Дома печати, заходишь в цех, там перепачканные типографской краской мужики в рабочих комбинезонах с веселыми голубыми глазами. Один из них включает ленту транспортера, сгребает в кучу десяток первых экземпляров – брак, слишком густая черная краска пошла вначале. Выкидывает в урну. Выбирает экземпляр покрасивее, с его точки зрения, выдергивает и отдает тебе.

Бросаешь прощальный взгляд на свежий номер, над которым целый день шла работа: авторы подрезали хвосты, корректоры приносили на согласование, если им хотелось поменять предлог или падеж, цензор проверила, нет ли упоминания магазина «Военторг» на улице Кирова, и вот – все позади: «В печать». Дата, подпись. Звонок в гараж. Едем.

А ведь было бы в этом американском фильме в момент кульминации сказано другое слово – и вся картинка рассыпалась бы. Это – правдоподобие. При этом я понимаю, что сами образы журналистов в фильме слегка условны, что ли... Это то, как режиссер себе представляет: вот так настоящие журналисты должны ходить, сидеть, поворачивать голову – харизматично.

Но меня это устраивает, потому что в главном – не соврали... Вот чего нам так часто не хватает: не соврать в главном, да и в деталях не промахнуться.

Боролись с джинсами, а ведь это – просто штаны. Мы учились в Москве на заочке, летом муж ездил на шабашку в Сибирь. Первые джинсы покупали у фарцовщика – примерять ездили на его машине на Ваганьковское кладбище. Красивые были штаны. Восемьдесят рублей плюс десять рублей за пакет, на котором они же были нарисованы. Смешно.

Потом. Когда запрет выворачивается наизнанку. Вместо «элитных» фарцовщиков появились люди, которым перестали платить зарплату, и они стали ездить за шмотками и продавать их на рынках. Как они назывались – забыла слово... Челноки, вот! Сейчас они остались только на пешеходном переходе Нарва–Ивангород на границе Эстонии с Россией. Их называют «несуны». Этот переход – последний плацдарм вымирающей профессии. Потому что тыкаешь пальцем в смартфон, и какая-нибудь сумочка сама летит к тебе из Китая. Так Вселенная обрабатывает запреты и запросы. И перераспределяет ресурсы.

Вчера едем в переполненном автобусе от метро «Девяткино» до микрорайона «Энфилд». Вся дорога занимает минут 10–15. На конечной выходит из автобуса мужчина. На ногах стоит нетвердо. В руках – бутылка. «Чёт я не понял, – говорит, – одни вышли... А другие – заходят?» Сориентировался, что вышедшие расходятся по одному – в разные стороны, а те, что входят, действуют сообща. Решил по привычке примкнуть к коллективу – зашел в автобус и покатил с ними обратно в Девяткино. Коллективное же сознание... Иррациональное.

Сейчас «несуны» остались только на пешеходном переходе Нарва–Ивангород на границе Эстонии с Россией.  Фото Reuters

И вдруг водитель двери закрыл, на педаль газа надавил, да и поехал. Без всякого «графика» – видно, так ему словечко это понравилось, к нему обращенное, красивое: «маэстро», что он и денег с опаздывающего не спросил.

Только я успела подумать: «Так молодец же, мужик, мы теперь на «Ласточку»-то успеем», как автобус остановился – собака выскочила, за ней – мужик, пятьдесят метров каких-то и проехали. А мы еще метров через сто выезжаем на перекресток, а там такое – движение регулируется без светофора, стихийно – кто кого пропустит... И справа по касательной прямо перед мордой нашего автобуса вылетает серебристая машинка. Наш «маэстро» – по тормозам, машинка отскакивает метров на двадцать и встает, покореженная.

ДТП, слезай-приехали...

Пострадавших, слава богу, нет, но есть задумавшиеся над превратностями жизни. Если бы не этот, выскочивший, как черт из табакерки, мужик с собакой, выехали бы мы на перекресток на пять минут позднее и пилили себе спокойно дальше... Но вмешался Нечистый дух, опрокинул ситуацию, да еще и посмеялся над всеми. И произошло это все так быстро, что никто и пикнуть не успел. На «Ласточку» мы, конечно, опоздали. Через десять минут уехали на «долгой» электричке со всеми остановками.

Запретов и рекомендаций «как жить» народу становится все больше – от законодателей, психологов и других специалистов. Запрета на курение в общественных местах кому-то кажется недостаточно, появляется инициатива запретить курить во время ходьбы. Как будто человек, на ходу достающий сигарету из пачки, действует рационально. Да он и в других-то ситуациях действует совсем не так и не потому, как представляется «специалистам».

В минувший понедельник позвали на спектакль. В театрах – выходной, артисты разбредаются по разным антрепризам и прочим «проектам». Сидим в третьем ряду, у актеров – прекрасная речь, это ли не счастье? Вместо декораций – выгородка, вместо задника – экран с проекцией леса, картинка из интернета без особых примет. Ну и ладно, зато какой текст – «Лес» Островского: закрой глаза, слушай – не наслушаешься...

Но вот после некоторой эйфории от речи и текста начинаешь все-таки ждать, когда же... начнется спектакль. Или хотя бы антракт начнется: буфет, все дела – бутерброд за тыщу, 50 г водки. Занавес закрывается и... на просцениум выходят два персонажа. А там еще два пенька стоят. И вот тут между пеньками и мужчинами случается то, что и всегда случается, когда в театре нет режиссера: кто во что горазд, во все тяжкие – играют как могут. Ну, как-то могут, да...

Потом занавес опять открывается, а там... та же самая выгородка. И понеслась душа в рай. Иногда какой-нибудь из артистов вдруг начинает говорить очень громко – тут мы догадываемся, что режиссер все-таки был и вместо «Не верю!» говорил: «Не слышу!» Оглядываюсь на зрительный зал и вижу вполне себе воодушевленные лица. Некоторые смотрят друг на друга, сверяя реакцию: «Ну как? ведь молодцы? ведь здорово играют?»

И тут я догадываюсь, что значит «оскорбление чувств зрителей» всякими там режиссерскими трактовками и их же требование «играть как написано». Без идеи, без трактовки – без режиссуры: просто говори «от души», принимай эффектные позы, показывай себя. Думай, что создаешь «образ».

Все условно, безопасно, все «как бы...». Про нас и про сегодня – ни гу-гу! Зритель отменяет профессию режиссера – недолго же она просуществовала, век с четвертью примерно. Мы вернулись в дорежиссерский театр. Такие вот дела. 

Санкт- Петербург