То ли мёд, то ли горькая чаша

Дмитрий Терехов назвал последний портрет своего друга «Святослав Рихтер в зазеркалье».  Из книги Дмитрия Терехова «Рихтер и его время.  Записки художника». 2019

Тарасьев Игорь (род. 1942) – мой однополчанин. Роста небольшого, 160 см, но плечистый, крепкий, хулиганистый. После дембеля (1964) мы с ним не виделись. И вот в 1974-м посылают меня взять интервью у иллюзиониста Игоря Кио (для журнала «Огонек»). Я заранее договорился о встрече, Кио заказал мне пропуск, чтобы пройти со служебного входа. Кто-то проводил меня в его артистическую. Игорь Эмильевич занят был с ассистентами, а потому сказал, чтобы я пришел после его выступления.

Место мне выделили хорошее. Иду, глазею на жонглеров, акробатов, униформисты куда-то катят клетку с тигром – все мне интересно. И вдруг (за кулисами цирка!) встречаю Игоря Тарасьева. Оказалось, Игорь прошел по конкурсу в клоунскую группу, кто-то с ними занимается, а после занятий они на подхвате: готовят реквизит, сидят среди зрителей (подставные), их вытаскивают на манеж и т.д.

Повел меня Игорь в какой-то закуток, достал бутылку. Я пить не хотел – мне же интервью брать. Игорь уговорил: «Да у Кио номер во втором отделении, времени полно. Ну, за встречу!» Незаметно бутылку прикончили. Не помню даже, видел ли я выступление Игоря Кио. Наверное, все-таки видел.

Кто-то довел меня до артистической Кио, я сел перед ним на стул, достал блокнот, авторучку, начал задавать вопросы. Игорь Эмильевич подозрительно смотрел на меня, но отвечал.

Утром проснулся, хватился: где блокнот? Мне же сдавать заметку! Цел блокнот, цел... Открываю – жуткие каракули, строчки наползают на строчки. Ни слова понять нельзя! И в памяти какие-то обрывки. Не представляю, как я смог что-то сочинить, но материал сдал вовремя.

Игорю Кио мой материал жутко не понравился, он звонил в редакцию, но меня почему-то не выгнали.

Терехов Дмитрий Федорович (1936–2020) – художник. Замечательный рассказчик. Его учителя – Владимир Евгеньевич Егоров (1878–1960) и Михаил Семенович Перуцкий (1892–1959).

Дмитрий расказывал: «Перуцкий ставил нам удивительные натюрморты. Половинка кирпича, старая калоша и кукла, выброшенная на помойку! А благодаря Егорову я поступил в Строгановку. Пришел на экзамен по рисунку – поставили гипсовый бюст Гомера. Все удобные места заняты, мне досталось такое, что вижу только затылок Гомера. Ничего не поделаешь, рисую затылок. Егоров обходит всех, смотрит; подошел ко мне, хмыкнул. А в диктанте по русскому я сделал 12 ошибок, получил двойку. Но Егоров настоял, чтобы меня взяли».

Кто нас познакомил, когда? Кто-то из художников, в 1992-м. Дмитрий тогда начал писать про Святослава Рихтера (1915–1997), с которым встретился в 1947 году и много-много лет был его благодарным слушателем. Святослав Теофилович относился к нему удивительно трогательно.

Жил Дмитрий на Беговой улице, в доме художников. Пригласил меня в гости. Конечно, показал работы. Потом сел в кресло, придвинутое к старинному столику вроде ломберного, на столике две свечи в подсвечниках, очки, рукопись – я ведь для этого и пришел: слушать. Дмитрий сел в кресло, седой, торжественный, стал читать. Я напечатал его воспоминания «Маленький портрет в барочной раме» в альманахе «НОЙ» (№ 20, 1997).

В 1980-м Московская патриархия заказала Дмитрию сделать памятную медаль к 70-летию патриарха Пимена (Извеков Сергей Михайлович, 1910–1990). Дмитрий сделал много эскизов, показал их, когда его позвали в патриархию. Несколько митрополитов собрались для обсуждения – вроде худсовета, дело-то серьезное: медали отчеканят из золота (несколько экземпляров), будут и позолоченные (числом побольше, но тоже немного).

Передают митрополиты друг другу рисунки, шепчутся. Патриарх молчит. Вдруг спрашивает Дмитрия: «А вам самому что больше нравится? – Дмитрий показал. – Ну, так и делайте. Вы же художник, лучше нас понимаете».

Когда медали были изготовлены, патриарх подарил Дмитрию одну и свое Евангелие, наказал читать каждый день. Удивительный предстоятель! В монахи был пострижен в 20 лет; когда началась война, его, монаха, тоже призвали в Красную армию. Рядовой Извеков сказал командирам: «Взять оружие не могу, пусть расстреливают». Нашелся умный человек – и воевал Сергей Извеков санитаром, многих спас, сам был тяжело ранен, чудом остался жив.

Ванский чудо-кот.  Фото из архива автора

Я был несколько раз на даче у Дмитрия и Нины.

А в 2019-м вышла книга Дмитрия «Рихтер и его время. Записки художника» – с редкими фотографиями и замечательными Димиными портретами Рихтера разных лет.

Меньше года прошло. Вечером 15 апреля 2020-го я лежал, читал стихотворение Булата Окуджавы («У поэта соперников нету…», оно кончается так:

То ли мёд, то ли горькая чаша,

То ли адский огонь, то ли храм…

Все, что было его, – нынче ваше.

Все для вас. Посвящается вам.

И тут – телефон, звонит Сережа Терехов: «Ну, как вы, соблюдаете карантин?» Но не то он хотел мне сказать. Умер его отец Дмитрий Терехов. Вечная память ему.

Тлецери Хазрет (род. 1958) – знаменитый дзюдоист, чемпион мира (1983). После того как он в четвертый (!) раз завоевал звание чемпиона Европы (1985), журнал «Спорт в СССР» послал меня в Майкоп, столицу Адыгеи, встретиться с Хазретом и написать про него.

Я познакомился с Хазретом, с его тренером, товарищами, видел тренировки, мы были в пединституте, который он окончил, были в его родном Теучежске, он познакомил меня с мамой, старшим братом, сестрой. Конечно, весь городок им гордился, вся Адыгея.

Мама не хотела, чтобы ее Хазик занимался борьбой: сын казался ей маленьким, слабеньким. Он и правда маленький (160 см, 60 кг), легковес. Отец, конечно, хотел бы, чтобы сын стал сильным, отважным, но до золотых медалей сына отец не дожил.

Хазрет мне рассказывал: «Однажды отец сказал маме: «Гошнаго, накрой стол и позови детей». Мама все приготовила, нас позвала. Дала отцу мамалыгу, хлеб, зелень. Он ест медленно и на нас смотрит. И говорит матери: «Гошнаго, когда я умру, не выходи за другого – душа моя не будет знать покоя. Вырасти детей, воспитай их людьми». Спустился с крыльца в сад и упал лицом вниз. Мать закричала, а я побежал за врачом, он близко жил, но помочь ничем не смог. Мне восемь лет было».

И меня в родном доме Хазрета угощали мамалыгой и хлебом. А в Майкопе, в спортивной школе самбо и дзюдо, основанной знаменитым тренером Якубом Коблевым, мне даже подарили куртку и пояс (понятно, белый, не черный), но я попросил передать куртку тому, кто по-настоящему занимается, но не может купить себе форму – она стоит недешево. Я видел, как борцы берегут старую форму, ведь столько потов она впитала, столько ее рвали противники.

Один тяжеловес, товарищ Хазрета и, кажется, его тезка, бережно складывал форму. Он мне сразу понравился – скромный, серьезный, спокойный. Я запомнил его слова: «Знаете, кто становится чемпионом? Не тот, кто сильнее и злее. Тот, кто мудрее, кто знает больше маленьких хитростей. Каких? Ладно, один секрет открою: новички пояс туго завязывают, как джигиту положено, а ты завяжи послабее – тогда противнику труднее провести прием; судья велит перевязать пояс, а эти секунды – тебе передышка».

В 1987-м Тлецери поехал на свой пятый чемпионат Европы, завоевал серебро. Пусть кто-нибудь скажет, что это не достижение!

Тертерян Артур Сергеевич – «вечный зам», как называли его в «Литературной газете». Когда я пришел в «ЛГ» в 1966-м, Артур Сергеевич работал там уже давно, еще со сталинских времен. Роста небольшого, седой, на вид добродушный, но с невероятным чутьем на крамолу; даже молекулу, атом крамолы он безошибочно истреблял из материала – такое уж он выбрал себе инквизиторское поприще. Говорил на нескольких языках, прекрасный знаток поэзии. Воевал, войну окончил полковником.

Однажды, когда сняли из номера мою злую заметку о стихах удачливого, но неталанливого поэта, Тертерян, отдав перечеркнутые красным карандашом гранки, внимательно посмотрел на меня и сказал: «Что-то вы не похожи на ванских».

Видя, что я задумался после сказанного, Тертерян, улыбнувшись, добавил: «Ванские – они похитрее».

Ванские, ванеци – армяне, жившие с незапамятных времен в городе Ван на берегах озера Ван; считались очень хитрыми, скупыми и лучшими ювелирами. И коты там особенные: крупные, сильные, ныряют в озеро и ловят рыбу; глухие, глаза разного цвета. Одного такого родила кошка моих ереванских знакомых, назвали его в мою честь Вардваном. У этого Вардвана один глаз зеленый, другой – синий.

Мой отец родился в Ване и имя мне дал Вардван, что значит «Роза Вана». К слову, ни разу я не встретил армянина с таким именем.