Екатерина Кретова
При виде бескрайнего поля, безлюдного, заросшего кустами берега, сверкающей реки с прозрачной водой в сознании не может не возникнуть ассоциации с некой условной экранизацией произведений Чехова или Тургенева. Фото автора
Новый год мы встречали как обычно – у себя дома, в 30 км от Москвы, в загородном доме коттеджного поселка. Большой участок, на котором тесно растут сосны и ели, несколько дубов, березки. А вот газона нет. В отличие от участка наших соседей, которые, откровенно говоря, порой задалбливают завыванием своих газонокосилок, мы газон решили не делать. Пусть будет дикость, решили мы.
Когда строили – на пороге нового тысячелетия, – были абсолютно городскими жителями. Поначалу приезжали на выходные. Потом – два раза в неделю. А потом, отметив 18-летие дочери, решили больше не притворяться, что живем в Москве. Бросили ребенка одного и съехали окончательно. Ребенок, которому нынче уже под 40, в зависимости от настроения, то вменяет нам это в вину (дескать, бросили, злыдни), то благодарит (молодцы, поверили в мою самостоятельность). Мы и сами не знаем, хорошо поступили или плохо. И не надо нас в этом обвинять. Можно подумать, что вы всегда можете объективно оценить собственные действия.
Жизнь была такой: живем в лесу, работаем в мегаполисе. Ездим туда и обратно каждый день. Как ездим? Жутко. Новая Рязанка – та еще трасса. На дорогу тратим почти 4 часа в день. Однажды подсчитала, и седых волос прибавилось: четыре часа в сутки в машине – это 24 часа в неделю, пять суток в месяц, около двух месяцев в год... То есть два месяца в год мы проводим в машине. Мы, конечно, времени зря не теряем. Беседуем. Темы рассуждений предельно разнообразны: от эсхатологических концепций протоиерея Сергея Булгакова и интегрального подхода Кена Уилбера доевразийства в понимании Николая Трубецкого и логоса Кибелы Александра Дугина. Еще мы любим обсудить профанность современного музыкального авангарда, творчество Григория Лепса как воплощение русского культурного кода и гениальность пианиста Михаила Плетнева. Беседы наши носят характер взаимодополняющих диалогов. Мы не спорим и не дискутируем. Конфликта ноль. То есть драматургия вялая – такую даже на ток-шоу не заявишь.
И лишь одна тема могла вызвать нечто похожее на конфликт: современная американская культура. Дело в том, что я – фанат голливудского кино и бродвейского мюзикла, не пропускаю новинок «фабрики грез», а до недавнего времени регулярно смотрела вживую театральные новинки на Бродвее. Я лила слезы на Sunset Boulevard с Глен Клоуз в главной роли, умирала со смеху на The Book of Mormon и The Producers, платила сумасшедшие деньги, чтобы попасть на Hamilton, в каждый приезд в несчетный раз посещала The Phantom of the Opera, хвасталась, что была на премьерных показах Natasha, Pierre & The Great Comet of 1812 и Anastasia... Вот такие у меня вкусы. И это несмотря на классическое консерваторское образование. А муж мой все это не любит. Считает пластмассой и культурным фастфудом.
В первых числах января, еще не вполне протрезвев от новогодних возлияний, мы купили участок земли. Вернее, не мы, а мой муж. Его натуральность и природность дали квантовый скачок. И осознав свою близость к земле (в хорошем смысле слова), он решился на столь экстравагантный поступок. Речь вовсе не идет еще об одном дачном участке вблизи столицы. Он купил Землю. Кто-то, возможно, подумал, что планету – и вот ведь: тот, кто так подумал, будет недалек от истины. Как потом оказалось, была действительно куплена планета: огромный участок земли возле Москвы-реки. О настоящих размерах этого участка я узнала не сразу. Муж сказал, что участок «большой», а назначение земли – сельскохозяйственное.
Видел ли мой муж эту землю до покупки? В реальности нет, только на карте. Случилось это зимой, не такой, как нынешняя, а полноценной русской снежной зимой. Несмотря на это, получив документы, муж собрался ехать туда – надо же обозреть свои владения. Я не решилась его сопровождать. Более того, мою реакцию на эту покупку можно было охарактеризовать как недоумение, граничащее со ступором. В моем сознании все это не клеилось. Где бродвейский мюзикл и где засеянные поля? Одним словом, где я и где Заможай? Так что, когда муж оправился в путь, я играла роль Пенелопы, провожающей Одиссея, Сольвейг, ждущей Пер Гюнта, Кончиты, зажигающей свечу для графа Резанова. То есть надежда на возвращение была близка к нулю. Оказалось, как обычно, интуиция меня не подвела.
Первый вояж помещика на свои земли закончился падением в глубокую снежную яму. Выбираться из нее пришлось долго. Помещик так устал, что даже слегка задремал. И это, пожалуй, его спасло, потому что, когда он все-таки выбрался, возле ямы обнаружил медвежьи следы. Все это он рассказал мне по счастливом возвращении. Радости его не было предела. Из сбивчивого рассказа я поняла, что, хотя он толком ничего не видел, кроме сугробов, земля ему очень понравилась. Отныне стиль наших бесед в машине сильно изменился. Причем резко. Первый разговор мне не забыть.
– Я купил баранов, – как-то впроброс сказал муж. Нет, я не спросила: «В каком смысле?» Я сразу поняла, что в буквальном. Поэтому мой вопрос прозвучал гораздо более абсурдно: «Как же их зовут?» Муж с блаженной улыбкой взглянул на меня: «Самца – Барон, а его любимую овцу – Леди». «А нелюбимую?» «Да их там несколько, у него гарем. Впрочем, ты можешь дать им имена». Я задумалась: «Пожалуй, не стоит, ведь мы же их на мясо приобрели? Лучше пусть останутся безымянными». Муж притормозил. «Ты знаешь, какие они милые? Что значит «на мясо»? Они пушистые, белые, это куйбышевская порода».
Рассуждения о куйбышевской породе сменились дискуссией о посадках. «Будем сажать люпин, – озабоченно сказал муж, сворачивая на Садовое кольцо. В моем мозгу всплыли симпатичные розово-сиреневые цветочки. Идея мне понравилась. И вот тут – как гром с ясного неба: «Думаю, хватит 20 гектаров, как думаешь?» «Хватит, – не сразу осознав сказанное, ответила я. И вдруг – дошло: «Подожди, в каком смысле 20 гектаров?» «Ну, на 20 гектарах посадим люпин, 20 гектаров у нас под лесом, надо подумать, что делать с оставшимися 25».
Я тряхнула головой и попыталась вообразить, что такое 65 гектаров земли. В сознании возникла некая условная экранизация Чехова или Тургенева. Лето. Колыхание высокой травы. Справа и слева – лес. И вот я в белом платье и в венке из люпина бегу по бескрайнему полю к реке. Сначала река не видна, но вот она засверкала вдали, и вскоре открылся мне берег, безлюдный, заросший кустами... Воображение? Фантазия? Мираж? Оказалось – самая что ни на есть реальность. В чем я убедилась, когда наконец решилась приехать во владения, которые наш маленький внук окрестил «Другая земля». Это случилось спустя год, когда муж закончил строительство маленького домика между полем и лесом. До этого ограничивалась экзотическими видеоотчетами. Вот мой муж (дипломированный пианист, кстати) едет на тракторе. Вот он любовно осматривает отару овец. Вот он прогуливается вдоль посадок чеснока. Кстати, я тоже обнаружила в себе неожиданные таланты: к примеру, засоленный мной молодой чеснок с наших грядок можно везти на любую сельскохозяйственную выставку – Гран-при гарантирован.
Первое впечатление от «другой земли» было шоком. Поверить, что огромную территорию, которую и за день не обойти, можно назвать притяжательным местоимением «моя», оказалось делом трудным. Поверить, что на берегу Москвы-реки можно загорать и даже нырять в саму реку в полном одиночестве, было просто невозможно. Осознать, что вокруг – гигантский культурный слой, связанный с Бородинским сражением, тоже было по меньшей мере впечатляюще.
Я влюбилась в это волшебное место с первого взгляда. И, надев белое платье, на самом деле пошла через поле к реке, которая поначалу была не видна. А потом я увидела берег, пустынный и заросший. Ни одного человека. Чистейшая вода. Дух захватывало. Оглянувшись, я увидела нашу небольшую отару – она паслась на нашем поле. Овечки беленькие, пушистенькие. Что говорить – куйбышевская порода!
А вечером мы сидели в поле возле нашего домика – такого маленького и скромного в сравнении с тем домом, в котором мы живем, но такого уютного и надежного. Мы жгли костер, жарили мясо, пили вино. Вокруг была полнейшая тишина, ни одного электрического огонька – только луна и звезды. Там, куда освещение от костра не доставало, начиналась полная тьма. Как где-нибудь в пустыне. Мы сидели на краю ойкумены. И все, что было раньше интересно, все, на что так неистово и расточительно тратилась жизнь, вдруг показалось искусственным и пластмассовым.
