Завтра не пей

Это обманка – не архитектурные элементы, а роспись стены.

Звенигород – один из старейших городов Подмосковья, основанный, возможно, в 1152 году Юрием Долгоруким. Всего в 30 км от Москвы, можно добраться на автобусе или на электричке – прекрасный вариант однодневной прогулки. Поэтому наверняка все там были, и не один раз. Рассказывать о Звенигороде – только позориться, все и так всё прекрасно знают. Поэтому упомяну лишь о нескольких наших личных открытиях, о том, чего мы не знали раньше и обнаружили для себя (или не обнаружили) в последней поездке.

Первое – это прекрасная трапезная возле скита преподобного Саввы Сторожевского. Не возле монастыря, а чуть подальше, возле скита. Есть даже спиртное, что нехарактерно для подобных заведений. Выпили глинтвейну.

Второе – уже на территории Саввино-Сторожевского монастыря. Я вообще раньше никогда не замечала этого места. У монастыря ведь нет парадного въезда. Есть только парадный вход через Святые ворота Красной башни, и сейчас он закрыт. Прямо за парадным входом начинается лестница, ведущая в подклет Троицкой надвратной церкви, а в подклете другая лестница, ведущая на парадный двор монастыря – в русской архитектуре такого больше нет нигде. Поднимаясь по лестнице из подклета надвратной церкви на главную площадь, видишь сначала только верхнюю часть собора Рождества Пресвятой Богородицы начала XV века, затем собор словно вырастает перед тобой по мере подъема.

То есть яркое впечатление производит подъем. Но чтобы его получить, нужно сначала спуститься в этот подклет по той же лестнице, а это еще нужно догадаться сделать, потому что с площади кажется, что там нет ничего особенно примечательного – так, остатки каких-то росписей XIX века на кирпичных сводах. А росписи эти тоже интересны, среди них есть «обманка»: полуколонны и их тени нарисованы на стене, а кажутся выступающим архитектурным элементом, такое западное влияние, как и гризайль, который тоже в этих росписях представлен. Вход так устроен был в XVII веке потому, что царь Алексей Михайлович посещал свой «домашний» монастырь вместе с супругой, и ей не полагалось попадать на территорию мужской обители. Полюбовавшись на Богородице-Рождественский собор, она сразу поворачивала в Царицыны палаты слева у парадного входа, соединенные галереей с Троицкой надвратной церковью, построенной специально для нее.

В Царицыных палатах сейчас музей. И там – третье любопытное: реконструированный костюм монастырского стрельца. При Алексее Михайловиче монастырь был настолько богатой и развитой инфраструктурой, что имел своих стрельцов. В 1674 году из приказа Тайных дел монастырский казначей Мартын Силин принял для пошива обмундирования стрельцам «20 половинок мясного цвету и 19 половинок лимонного цвету». То есть кафтаны монастырских стрельцов были красного и желтого оттенков. Интересно, что прилагательное «мясной» применительно к цвету мы сейчас не используем, но еще удивительнее, что лимоны были так хорошо известны на Руси (известны при дворе) времен Алексея Михайловича. Всегда казалось, что их завез Петр Первый. Но нет. Уже на брачном пиру родителей Петра среди прочих блюд были поданы «ряб окрошиван под лимоны, куря в колье с лимоны».

Четвертое. Городок с остатками крепостных валов, поросшими соснами, прекрасен, как всегда. Успенский собор, построенный около 1399-го, все еще реставрируется, с 2015 года. На пожертвования. В нем есть раскрытые фрагменты фресок XV века. Точнее сказать, тени фресок, то, что сохранилось после записей XVII и XIX веков. (В XIX стены еще и забетонировали). Среди этих «теней» – два медальона, мученики Флор и Лавр. Их изображения на предалтарных столпах встречаются еще в домонгольских древнерусских храмах. Они узнаваемы и сейчас по характерным кудрям. Покровители коней в княжеском, не монастырском храме – это понятно. А ниже нарисованы высокие Голгофские кресты. Два симметрично. Зачем два, на видных местах, которые можно было бы занять более сложными и насыщенными сюжетами?

Еще ниже – дарование ангелом (в монашеском облачении) монастырского устава Пахомию Великому и беседа преподобного Варлаама пустынника с индийским царевичем Иоасафом (искаженное Бодхисатва. Этот сюжет – средневековая христианская переработка сказания о Будде Шакьямуни).

«Моленное дерево» – вернее, то, что от него осталось.  Фото Иргиза Темирханова

Что-то новое узнали мы о дверях собора. На правом откосе западного портала средневековое граффити: «Но не пей, завтра не пей». А южная дверь, деревянная, обитая железом, прошла экспертизу, и оказалось, что ее дерево датируется XV столетием.

Пятое. Дютьково, микрорайон Звенигорода. Музей Сергея Танеева в доме, где композитор бывал, заходил по соседству. Снимал он соседнюю дачу, там и умер, но в ней живут люди и даже мемориальную доску завесили (может быть, чтобы не испортилась). Очень хорошо создана атмосфера интеллигентской подмосковной дачи начала ХХ века, основа экспозиции – вещи, полученные от внучатой племянницы Танеева. Дневник Толстого открыт на странице, где он очень рад встрече с Танеевым в Ясной Поляне. Лучше бы открыли на другой странице, 28 мая 1896 года, когда Танеев опять гостил в Ясной и Толстой записал: «Дома были... Танеев, который противен мне своей самодовольной нравственной и (смешно сказать) эстетической настоящей, не внешней тупостью и его coq de village’ным (единственного петуха на деревне. – Н.Г.) положением у нас в доме».

Об отношениях Танеева с Софьей Андреевной – ничего. А, наверное, стоило бы подчеркнуть, что если Лев Николаевич «увлекался», это было что-то одно, а если Софья Андреевна – то это что-то совсем другое. У нее был роман с музыкой, а Танеев, можно сказать, был женат на музыке. Единственной же женщиной в его жизни была его старая няня, Пелагея Васильевна. «Помню я, какое странное внутреннее пробуждение чувствовала я, когда слушала прекрасную, глубокую игру Танеева. Горе, сердечная тоска куда-то уходили, и спокойная радость наполняла мое сердце. Игра прекращалась – и опять сердце заливалось горем, отчаянием, нежеланием жить», – писала Софья Андреевна. После смерти Толстого она с Танеевым больше не встречалась: видимо, больше не нуждалась в поддержке, утратив своего великого абьюзера.

Умер Танеев, простудившись на похоронах Скрябина, музыку которого не любил и прямо говорил ему об этом. Но Скрябин не обижался – ему нравилось играть с Танеевым в шахматы.

Шестое. Долго блуждали по лесу в окрестностях Дютьково, Яндекс-карты врали и никак не хотели вывести нас к так называемому моленному дереву. Мы видели какие-то землянки, глаза, нарисованные на деревьях, самодельный ловец снов на пеньке в чаще. И наконец, покружив, нашли искомое. Но дерева уже нет как такового – в него попала молния. Тем не менее оно по-прежнему украшено ветхими православными иконками, а кто-то засунул в его расщелину и фигурку Хотэя (в японской мифологии один из «семи богов счастья» – «НГ-EL» ). Чем богаты, так сказать, тем и рады. Что это за обычай – неразгаданная пока загадка. «Моленное дерево» отмечено на Яндекс-картах, больше никакой информации о нем нет, спросить в лесу было не у кого. Затем удача изменила нам: мы не нашли дыру в заборе, чтобы проникнуть на территорию усадьбы Введенское, где сейчас санаторий московской мэрии. А под конец нас ждало еще одно разочарование: на железнодорожном вокзале не удалось увидеть знаменитое панно Ивана Лубенникова, оно скрыто. Но ничего-ничего. Мы вернемся!