Игорь Сид
Великий остров манит путешественников пиратскими кладами, мистическими верованиями и древними обрядами. Фото автора
1 или 2 февраля 1991 года, Юго-Восточный Мадагаскар. Советское научное судно «Академик Вернадский», порт приписки Севастополь, встает на рейд в порту Форт-Дофин («Крепость Принца»), ныне Тауланару.
К острову мы подошли с юга во второй половине дня и некоторое время двигались справа вдоль изрезанного гористого, покрытого редколесьем восточного берега, в сторону которого бесконечно медленным парапланеристом снижалось нестерпимое для прямого взгляда, как Медуза Горгона, солнце. В диком ландшафте стали мелькать отдельные группы одноэтажных строений; это должно было означать, что мы приближаемся к месту стоянки. Однако явственных элементов городского пейзажа заметить мы не успели. Дневное светило неожиданно кануло за кажущийся очень близким невысокий горный хребет Беампингаратра, и в резком контражуре видимость в ракурсе на побережье стала ухудшаться. А вскоре, обогнув мыс, судно стало замедлять ход.
Двигатели умолкли ровно в тот момент, когда на океан и побережье навалилась почти непрозрачная – вероятно, из-за резко усилившейся облачности – тьма.
В тропиках чернота ночи полновластна над миром с раннего вечера до раннего утра. Не успевшие толком ничего увидеть, мы с коллегами молча, в каком-то оцепенении продолжали стоять на нижней палубе, опершись на фальшборт и безуспешно пытаясь что-нибудь разглядеть в сгущающемся мраке. Мадагаскар наконец-то, после долгого путешествия, оказался вроде бы рядом. Но внезапно, вместе со всеми своими пиратскими кладами, со всеми мистическими верованиями и древними обрядами, вместе со всей диковинной фауной и флорой разом исчез до утра, словно находился в другой Галактике, за тысячи световых лет. Похожие ли чувства охватывали в первую ночь добиравшихся сюда в течение сотен и тысяч лет через океан очередных первооткрывателей – протоиндонезийцев, филиппинцев, арабов, португальцев, англичан, французов?..
Спускаться в каюты не хотелось. Возникло и быстро усиливалось ощущение, что там, на берегу, в полумиле от нас, что-то начинает происходить.
Иллюзия тесного соседства с берегом возникала благодаря какому-то необычному атмосферному эффекту, скрадывающему расстояние для некоторых органов чувств. А может быть, дело было в другом – в этом, интуитивно кажущемся опасным, вызове абсолютно непроглядной для глаз мглы, которая включала вам в качестве гиперкомпенсации на предельную мощность уши и нос?
Слух обострился так, как будто мы уже стояли по щиколотку в практически неподвижной по случаю полного штиля воде прибойной зоны, совсем рядом с невидимыми зарослями. Обоняние было возбуждено настолько, что мы не могли понять, на самом ли деле окружающее пространство насквозь пронизано ароматами влажного тропического леса – или это «нюховая галлюцинация»?
Удивительно, но здесь, почти в километре от берега, мы отчетливо ощущали пряный коктейль диких лесных запахов. Вянущие листья. Преющий валежник. Жирный перегной. Грибы. Ночные цветы... В этом вязком воздушном бульоне, казалось, совершенно невозможно было бы уснуть. Все лесные существа должны были очнуться от дремоты – и, широко раскрыв ослепшие глаза и прозревшие ноздри, жадно вдыхать эту будоражащую, головокружительную взвесь.
Вероятно, недавно здесь прошел ливень, и влага пропитала кору деревьев и лесную подстилку, напоила растения, выгнала из отсыревших убежищ беспозвоночных и зверьков. И вот на обход своих владений выдвигаются карликовые лемуры и гигантские тысяченожки, и карликовые хамелеоны-брукезии выходят на охотничью тропу, и гигантские улитки начинают свой бесконечный маршрут, прокладывая дорожки слизи на мокрых стволах...
Прислушиваясь, мы начинали различать некую прерывистую какофонию, импровизационный концерт из звуков явно зоологического происхождения. На ближней дистанции нас обволакивала пелена тишины, но сквозь нее с берега постоянно доносились вперемежку признаки жизни.
Многообразные шорохи. Сонное уханье (сумеречная хищная птица?). Монотонный стрекот (цикада? квакша? сверчок?). Нервный посвист вуалаву (прыгающего грызуна размером с крупную крысу из семейства зайцегубохомячковых, эндемика Мадагаскара?), кольцехвостного мунго, напоминающего небольшого мангуста, зверька красновато-коричневого окраса из эндемичного семейства мадагаскарских виверр? филепитта, лесной птицы из отряда воробьиных, тоже эндемика Мадагаскара?). Сытое фырканье (мышиный лемур? фаналука, похожий на лисицу зверек пятнистого темного окраса из семейства мадагаскарских виверр?). Воображение реконструировало события, распознавая сигналы и дорисовывая их зрительными образами.
Однако некоторые эпизоды симфонии оставались-таки нерасшифрованными. Например, нечастый нежный скрип, похожий на дребезжание расчески, когда проводят пальцем по зубцам... Последнему каждый раз предшествовал, как бы порождая его, странный сухой перестук. Как будто бы ночной сторож обходил вверенный ему участок леса, угощая колотушкой встречные стволы... Постукивание постепенно нарастало, заставляя вспомнить о дятлах, но таковых на Мадагаскаре нет и никогда не было, а ночные дятлы науке вообще неизвестны. Поскрипывание же переходило в некое подобие недовольного скрежета.
До сих пор не могу сколько-нибудь уверенно представить себе, что это могло бы быть. И чем больше узнаю с годами о видовом составе здешней фауны, тем сомнительнее кажутся прежние объяснения. Например, на Великом острове существуют, как оказалось позже, виды древесных лягушек, чье пение похоже на скрип, а у других – на стук... Однако обитают они гораздо севернее. Тем не менее я прекрасно помню, что в тот момент ни на секунду не сомневался в правильности своего понимания происходящего.
Я еще ничего толком не знал о Мадагаскаре, в голове мелькали обрывки разнородных сведений, вычитанных отовсюду перед экспедицией. Ночная жизнь Великого острова – точнее все же Малого континента, но об этом нюансе позже – казалась простой и понятной, как школьный учебник зоологии. И я был уверен, что мы стали заочными свидетелями специфического местного промысла – охоты на спящих тенреков.
Даже если правы историки, традиционно утверждающие, что человек впервые появился на Мадагаскаре всего лишь 2000–2500 лет назад, за этот исторически недолгий срок переселенцы успели стать коренными островитянами. Приспособились к особенностям здешней природы, разобрались в нравах и повадках местных животных, по преимуществу эндемиков. Одомашнить, правда, никого из них не успели (видимо, уж очень дикими оказались эти местные). Но зато научились использовать их дурные привычки.
Вот, например, малый тенрек или тамбутрики – дальний родственник ежа, древолазающий и не очень колючий. Во время спячки в дуплах, приуроченной к сухому сезону, он реагирует на резкие внешние звуки злобным скрежетанием зубов. И охотник просто идет по лесу и лупит палкой по тем деревьям, где наличествует или хотя бы угадывается дупло! А услышав в ответ зубовный скрип, ищет на стволе отверстие и достает оттуда жирненькую сонную тушку.
Тогдашняя интерпретация непонятных звуков кажется мне смешной уже потому, что я не учел элементарного климатологического факта. В регионе Форт-Дофина, открытом навстречу муссонам, непрерывно несущим из океана влагу, не бывает засушливого периода. И местные тенреки в спячку никогда не впадают, просто оттого что незачем: пища есть в достаточном количестве и ассортименте круглый год.
Все же, если быть точным, совсем недалеко отсюда есть-таки пространства, где ежегодно бывает засуха. За Форт-Дофином расположена ярко выраженная граница двух ландшафтно-климатических зон: тропической влажной и тропической сухой. При удалении от побережья климат очень резко меняется. Наверное, нигде больше в мире нет такого крутого сдвига в количестве – по-научному, градиента – атмосферных осадков: от 1200 мм в Форт-Дофине до 500 в Бехаре, всего лишь в 50 км дальше на запад, в глубь острова.
Но мне теперь видится очень симптоматичной именно эта моя тогдашняя готовность увидеть (услышать) в диковинном чужом пространстве именно то, что я о нем заранее знаю – причем даже не очень важно, насколько добросовестен и точен источник информации. Важно лишь, насколько убедительно нарисован им образ чужой страны.
Живи я несколькими столетиями раньше, наверняка встретил бы на Мадагаскаре и слоноядную птицу Рухх, о которой прочел бы в восточных сказках при подготовке к путешествию, и мангарсахока, у которого «ноги круглые, как у лошади, и очень длинные уши, а когда он спускается с горы, ему очень трудно смотреть перед собой, потому что уши закрывают глаза», и других чудовищ, о которых мне рассказали бы при встрече туземцы или завоеватели острова.
