Сон в Царском Селе

В октябре парк в Царском Селе божественной красоты с янтарными кронами. Фото автора

Я – сельский житель. Правда, село у меня Царское. Каждый год 19 октября мы с мужем идем к лицею. Пешком через Александровский парк – всего полчаса по прозрачным аллеям, ведь листья с дубов и кленов почти опали и теперь шуршат под ногами. Аромат от них прекрасен и одуряюще печален. Мы доходим до лицея, останавливаемся напротив углового окна, что на верхнем этаже – это возле арки-перехода, соединяющей лицей и дворец. Муж ставит руки рупором и гулко, весело кричит: «Саша, выходи!»

Я немного смущаюсь, прохожие с интересом оборачиваются, охранники делают вид, что ничего не слышали, а мы не сводим глаз с небольшого квадратного окна. Никто пока не машет в ответ, но это лишь пока. «Пойдем в парк, – говорит муж, – там сегодня мы встретим их светлые души…» Снова смущаюсь – наверное, надо поменьше вспоминать стихи и побольше заниматься чем-нибудь полезным, например финансовой грамотностью. Вот только проблема в избирательной памяти: она страницами фиксирует изящную словесность и насмерть отказывается от всего, что связано с бухгалтерской деятельностью. Подозреваю, что наоборот уже не получится…

Преимущество местных жителей в том, что они знают не только все входы и выходы, но еще и расписание мелких событий. Например, вход в Екатерининский парк – тот самый, где знаменитый дворец с Янтарной комнатой, – бесплатен до 10 и после 19 часов. В это время мы и приходим сюда уже много лет. И дело не в экономии, а в принципе. Ведь хочется уединения, с природой единения, а не смотреть на густую толпу восточных туристов, томящихся в очереди ко входу во дворец. Они маленькие, коренастенькие, похожие на грибочки в своих панамках или на медузок – если в прозрачных дождевиках. Некоторые принесли с собой складные стульчики – желающих много, а суровые музейные служители не спешат, ведь залы, построенные веселым гением Растрелли, совсем не рассчитаны на мощную ежедневную толпу любопытствующих. И уж точно Бартоломео, которого в России называли Варфоломей Варфоломеевич, не знал, что Янтарная комната станет местом мистического паломничества туристов из Поднебесной. Дело в том, что янтарь для них – символ денег и богатства. Даже один кусочек обещает прибыль! А уж если целая комната… Можно представить, как туристические души буквально купаются в финансовых надеждах. 

Признаюсь, однажды и я с группой страждущих родственников заглянула в эту экскурсионную «святая святых». И что? Думайте про меня что хотите, но возникло полное ощущение, что я нахожусь внутри шкатулки из эпоксидной пластмассы. Да, мастера-реставраторы старались и превзошли самих себя. Да, я не специалист и, наверное, лишена чего-то там янтарного в организме, какой-нибудь янтарной кислоты. Но по мне лучше божественной красоты парк с янтарными кронами в октябре, оранжевыми клумбами летом и – в любое время года – синее небо с золотыми барочными куполами дворцовой церкви. 

Кстати, если в этом месте начнутся пошлые шутки про питерские дожди, то напомню: Царское Село и Санкт-Петербург находятся на разных геологических щитах. Петербург – на Балтийском, а Царское – на Восточно-Европейской платформе. Один геологический щит находит на другой, получается некая ступенька, научное название которой – Балтийско-Ладожский глинт. Он тянется на многие сотни километров и виден невооруженным глазом. Именно на глинте находится знаменитая Пулковская обсерватория, он – естественная основа Большого каскада Петродворца, но главное – это климатические подарки. Высота глинта небольшая, но погода на геологических щитах разная. Царское Село на восточноевропейском основании обрело больше солнечных дней и собственную «розочку ветров». В итоге у нас образовалась красивая ботаника: много дубов, кленов и прочей широколиственности. Садоводы садоводами, а деревца охотно приживались и росли. Сейчас их много, они мощные и старательно излучают бездну разных душистых фитонцидов. Известный факт: после блокады многие ленинградцы были на грани туберкулеза. Так вот именно в Царском Селе, всего в паре десятков километров от центра города, были организованы санатории для лечения туберкулеза – вот что значит атмосфера!

Меня всегда смешат восклицания друзей: «В раю живете! Как вам повезло!» Вообще-то мы сами выбирали место, чтобы поселиться и построить дом. Хотелось бесконечных красивых прогулок и одновременно близости к благам цивилизации и месту работы. Все получилось не сразу, но достаточно быстро. Не зря Наполеон говорил, что «правильно поставленная задача – половина решения». В итоге мы живем на стыке двух парков – Баболовского и Александровского. 

Баболовский – дикий, но симпатичный, мы туда ходим собирать грибы, и потом я всю зиму угощаю гостей солеными груздями и жареными подберезовиками. Александровский парк намного культурней, там выстроены всяческие парковые затеи типа водных лабиринтов и башенок-мостиков – павильончиков. Есть даже так называемая Китайская деревня – с цветными пагодами, низенькими изящными решеточками и прочими выкрутасами. Построено все это было во времена матушки Екатерины, и, говорят, там в свое время жил Державин. Типа дача такая у него была. Державину во дворец, на работу, было ходить проще, чем нам теперь перебираться из одного парка в другой, минуя заборы и пропускные пункты. Зато единственный путь ведет через мой самый любимый мостик – Китайский. В детстве я всякий раз пищала от восторга, увидев ограждение в виде каменных ваз, из которых вырываются витиеватые алые побеги. Но ничего, кроме этой изысканной решетки, не помню – цветные фигуры четырех китайцев по углам моста были восстановлены позже. Две фигуры мужские, две – женские. 

Моей мелкой внучке Нинке повезло больше: она тут много гуляла и охотно рассматривала гипсовых китайцев, а также бесчисленных туристов и новобрачных, фотографирующихся на их фоне. Я часто читала ей разные стихи великих земляков, в том числе – Ахматовой и Гумилева, которые учились в царскосельских гимназиях. Были у нас и самодельные «запоминалки» типа «мы ходили и смотрели, что построил нам Растрелли!» Иногда она просила: «Расскажи свой сон!» Я сначала не понимала, о чем это, а потом догадалась, и мы вместе повторяли любимое:

«И вот мне приснилось, что сердце мое не болит,

Оно – колокольчик фарфоровый в желтом Китае

На пагоде пестрой… висит и приветно звенит,

В эмалевом небе дразня журавлиные стаи.

А тихая девушка в платье из красных шелков,

Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,

С поджатыми ножками смотрит без мыслей 

и слов,

Внимательно слушая легкие, легкие звоны».

У нас получался речитатив – потому что чудесная мелодия Вертинского слилась с этими строчками намертво. И вот в один прекрасный день на Китайском мосту пятилетняя Нинка вдруг завопила, распугивая туристов: «Так вот же она! Тихая девушка! С поджатыми ножками! Осы! Цветы! И! Драконы! Без мыслей и слов!»

Да, произошло открытие. Гумилев совершенно точно гулял здесь, видел эти фигуры с рельефными узорами на яркой одежде, поднимал взор на крыши Китайской деревни за кронами лип и кленов. А Нинка не унималась: «А где колокольчик фарфоровый?» Да вон там, за деревьями, на пагоде пестрой висит. Журавлиные стаи в эмалевом небе прилагаются. Было ощущение, что сняли папиросную бумагу с подарка, и вот он – во всей красе и доступности до последнего знака. Уже потом мне рассказали, что зачин типа «И вот мне приснилось…» достаточно типичен для старокитайской поэзии. Скажем, философ и мудрец Чжуан-Цзы аж в четвертом веке до нашей эры писал:

«Однажды Чжуан-Цзы увидел странный сон,

Проснулся мастер в озабоченной печали.

Приснилось – в бабочку вдруг обратился он…»

Еще более древнекитайский Мэн Хаожень признавался:

«Меня весной не утро разбудило, а звуки птиц…»

Ну да, перевод говорит не про сон, а про пробуждение от него, но не будем придираться! Самые суровые скептики могут попробовать прочесть оригинал и предложить свою версию. Гумилев наверняка узнал про такую литературную традицию, вот и написал что-то почти китайское, но на самом деле абсолютно царскосельское. В общем, все это не про сны, это просто село такое.