Верка, выходи!

Может ли мальчик дружить с девочкой? Еще как – и на всю жизнь. Илларион Прянишников. Дети на рыбалке. 1882. Красноярский художественный музей им. В.И. Сурикова

Бабушка наша, которая не моя и сестер с братом, а моих детей бабушка, рассказывала, как жили они в бараке на территории нынешнего Дворца пионеров на Воробьевых горах.

А и хорошо жили, я вам скажу. По крайней мере дети. Весело жили. Вместе бегали на каток. В школу. Купаться на речку (гранитной набережной еще не было в том месте, как и мазутной пленки на поверхности).

Зато был уже трамплин для горнолыжников. Правда, другой, деревянный. Не такой высокотехнологичный, как сейчас, трамплин. Бабушкины мальчишки-друзья-соседи, имевшие уже разряды юношеские, как-то уговорили ее, юную барышню, съехать. Но вообще-то это тема для отдельного драматического рассказа, конечно.

Барак был с коридорной системой и печным отоплением. Вода в колонке, на улице.

Так вышло, что у бабушки в соседях оказались сплошь мальчишки. И вот они-то, вопреки расхожему «не бывает дружбы между мужчиной и женщиной», и остались ее друзьями на всю жизнь. К сожалению, многие из них как-то совсем коротко прожили, и к 85 годам остался у бабушки только один друг детства.

Несколько лет назад была в школе, которая раньше называлась, кажется, четвертой, а теперь входит в целый конгломерат учебных заведений, встреча выпускников разных лет – в честь юбилея школы. Бабушка, ее друг этот детский, Славка, и еще одна учительница – первая учительница папы моих детей, старшего сына и заодно кучи всякого народа (многие уж сами лысые и давно бабушки и дедушки), созвонились, нарядились празднично и пошли на эту встречу.

Ну, учительницу, понятное дело, чествовали как педагога – она работала очень долго, уже будучи глубокой пенсионеркой продолжала учить и ушла, только когда компьютерные технологии окончательно вытеснили прежние формы преподавания. Ее, конечно, обнимали, подбегали к ней бывшие ученики с огромными букетами и все такое прочее. А наши герои сидят себе скромно за столиком. И к ним подходит девушка, предположим – хотя может и юноша, – отметить, какого года они выпускники. И тут выясняется, что у них в списке вообще нет 1955 года. И выпускников соответственно тоже нет.

Было бы грустно, если не знать характера нашей бабушки – на этом месте она обычно заходится от смеха и сквозь слезы повторяет:

– Представляешь, мы с ним вообще одни сидим, и таблички с годом и номера школы для нас не предусмотрено – как динозавры какие-то! Нашего года даже нет в списке! И школы такой уже, выходит, нет, раз нет выпускников. Но мы-то вот они, сидим. Наша школа – это официально были две школы. Почему? Потому что мужская и женская. Мужская – номер 22, на первых двух этажах. А на третьем и четвертом школа номер 18 – наша, женская. Вот и выходит, что с Вячеславом и другими мальчиками мы учились в одной школе – но одновременно в разных. К нашему десятому классу мальчиков и девочек объединили, получилась школа 22, по номеру мужской. Но нас не стали объединять уже, мы были выпускниками и доучивались раздельно, хоть и в одной школе.

Внесли потом, конечно, их отдельной графой – получилось, что они вдвоем представляли целых две ушедшие целиком в память старые школы – по одной на каждого. Списки дополнили, и наших стариков тоже поздравляли.

А школа (школы) их стояла рядом с бараком, в котором они жили. И представьте, она уцелела, причем именно в том виде, в котором ее бабушка помнит. Школу-то строили уже каменной, а барак был деревянный. Теперь это восьмой, кажется, корпус Дворца пионеров, спортивный. Я туда сына водила учиться в шахматы играть, когда он был маленький. Не знаю, кстати, пригодилось ли: играет он во взрослой жизни в шахматы или нет. Однажды бабушка пришла – то ли привела внука, то ли забирала его вместе со мной – и долго ахала:

– Наша школа! Прямо такая, как была! Даже перила наши!

Когда-то в районе Воробьевых гор в Москве-реке купались запросто. Фото Евгения Никитина

Маму с папой, кстати, тоже не принято было не любить, хоть они, по нынешним меркам, и эксплуатировали детский труд. Девочке маленькой (опять же по нашим меркам) предписывалось напилить дров, например, а после уж можно было идти гулять.

Под окном друзья-мальчишки:

– Верка, выходи!

– Не могу, мне надо дрова пилить.

– Дрова? Мы напилим.

Хватают и все вместе пилят, по очереди. Девчонка выбегает – дрова напилены:

– Теть Юль (бабушкина мама. – М.Д.), можно Верка с нами?!

Обижать подружку и соседку такого количества бравых парней – а многие из них сызмальства всерьез занимались спортом – тоже, понятное дело, было чревато. Можно было крепко получить. Никто и не пытался обижать.

Взрослые же, те самые «эксплуататоры детского труда», работали с раннего утра. И тем не менее, сколько я помню, мама и папа в бабушкиных устах были и остались навсегда мамочкой и папочкой. С улыбкой, с влажными глазами:

– Мамочка моя!

Или бабушкин взволнованный рассказ:

– Помню, как подошла в роддоме к окну, а там папочка стоит. И лицо его в тот момент – глаза закрою и помню, какое у папы было лицо!

Вообще, за счастье считалось, что папа «просто» пришел с войны, просто был, потому что, сами понимаете... И никакие там дрова, воду принести, мытье полов или пригляд за младшим братом, родившимся уже после войны, не меняли сути вещей.

А вот, например, друг Борька, который, когда вырос, получил разряд по прыжкам на лыжах с трамплина, попал в молодежную сборную Москвы по этим самым прыжкам, и, до кучи, это именно он уговорил будущую бабушку моих детей прыгнуть с вышки, жил с бабушкой через стенку. С ним как-то зимой, в морозы, было решено продолбить в стене слуховую дырку. Чтобы шептаться. А то перестукиваться не всегда информативно выходило. Каждый долбил со своей стороны и... вы уже догадались, да? Как-то так вышло, что дырки продолбились, но не совпали. Попало, конечно, и Вере, и Боре.

Кстати сказать, взрослые в этом легендарном бараке, который, конечно, я не застала, как и бабушкиных родителей, тоже жили по-другому – не так, как мы теперь. С одной стороны, коридорная система, конечно, воду нужно таскать с улицы, печи топить и т.д. С другой – например, была доктор-соседка. Конечно, она всех детей и взрослых знала наперечет, некоторых с рождения, и лечила не за страх, а за совесть, даже и в ночи, если болезнь.

Или, скажем, приглядеть за детьми, проверить уроки – всегда находилось кому. Дружно жили – это с бабушкиных слов.

Опять же дни рождения детские: все дети-соседи были званы, конечно. Позвать-то позвали, но, вот беда, у одного мальчика, того самого маленького Бори, никакого подарка нет. Он стоит растерянный, грустный:

– Тетя Юля, как же я без подарка приду на день рождения?

– Ну, вот так и иди, Боря!

– А как вы думаете, можно я Верке свою игрушечную тележку подарю? Только у нее колеса не хватает. А больше у меня ничего нет.

– Конечно, Боря, приходи с тележкой, какой разговор! Вера будет рада.

Так и катится с тех пор эта голубая деревянная тележка без колеса по волнам бабушкиной памяти.

Уж и Борьки, красавца и спортсмена, всеобщего любимца, давным-давно нет на свете, а она все катит, и много чего везет – вместительная оказалась тележка.