Вардван Варжапетян
Дон Кихот на белом листе бумаги. Как будто на снегу, в России.
Резо Габриадзе. Дон Кихот. Из архива Вардвана Варжапетяна
«Независимая газета» мне не чужая, я пишу для нее столько лет, сколько она существует. В книге «ИМяННОЙ УКАЗАТЕЛЬ» я вспоминаю всех, кого встретил за 80 лет. Из этих встреч и составилась моя жизнь. А еще это краткая история моей страны, сложенная примерно из 3 тыс. историй разных людей.
Вот очередные истории из моего собрания.
Бутусов – старший лейтенант милиции, участковый (поселок Солга Вельского района Архангельской области). А я в Солге работал, на деревообделочном комбинате, делавшем щитовые дома для БАМа. Катал вагонетки с известняком, глиной, коксом – сырье, конечным продуктом которого станет проклятая стекловата (ее кладут между дощатыми щитами домов как изоляцию и утеплитель). Работал в три смены: дома колотили круглосуточно. Великая стройка от Байкала до Амура ждать не будет, гони дома! Жил в бараке, снимал комнату у слепой тетки, варившей брагу. В соседнем бараке жила тетя Катя, сестра моей матери, она и приютила меня, и на комбинат привела – в 1972-м.
Участковый ко мне хорошо относился. И Юрка-рецидивист, недавно освободившийся, неплохо. Плохо, что он страшным боем бил свою жену Нинку, соседку тети Кати, у которой я бывал каждый день. Только кружку с чаем поднесу – крик Нинки. А Юрка не кричал, бил молча. Первый раз, как я услыхал истошный крик, у меня сердце оборвалось. Кинулся к двери, но тетка кошкой рванулась, распялась в дверях: не пущу! Они муж-жена, сами разберутся, не лезь. Я не полез.
Дня три не ходил к тетке. В субботу пришел. Пьем чай. Опять крик. Будто режут человека, как скотину. Вскочил, тетка повисла на мне, но я вырвался, рванул Нинкину дверь вместе с крючком… дальше плохо помню… свалил Юрку, стал душить… он уж хрипит… И тут меня самого за ворот – участковый Бутусов, в шинели, сапогах, фуражке. Другой лапищей – Юрку за шкирку.
– Жену гвоздишь, сволота! Я тебе покажу! Завтра ко мне в девять ноль-ноль! На 10 суток определю. И без разборок мне тут. Посажу!
Мне кажется, Бутусов боялся, что Юрка меня зарежет. Но обошлось. Когда Юрка вернулся из Коноши (своей каталажки в Солге не было) и встретил меня у барака, просипел: «Тебе ж лечиться надо, псих. Голос мне сорвал».
Скоро Юрку опять определили в зону, лес валить. Он снова вышел. По пьянке его кто-то зарезал. А про участкового Бутусова ничего не знаю.
Габриадзе Резо Леванович (1936–2021) – режиссер, создатель Тбилисского театра марионеток, художник. Я попросил назвать его самые любимые книги.
– «Дон Кихот».
Возможно, он назвал и другие книги, но я запомнил только роман Сервантеса и попросил Габриадзе (мы встретились в Кукольном театре имени Сергея Образцова, где Резо показывал свой спектакль «Сталинград») нарисовать мне Дон Кихота, каким он его себе представляет. Год был 1996-й. Он не возмутился, не выгнал меня прочь из маленькой комнаты, где было очень тесно от декораций, каких-то рулонов и кукол, а взял обычный лист белой бумаги, ручку с ученическим пером и тушь. Минуту подумал и стал быстро рисовать, посадил кляксу, скомкал, в корзину, новый лист…
Маленький Дон Кихот. Лист А4 кажется большим, как снежное поле. Наверное, Дон Кихот очутился в России. Я его берегу.
Рика – жил в нашем дворе в доме № 24 на Большой Якиманке. Я помню его. Это послевоенные годы, Москва отметила 800-летие, маме дали медаль. Рике тогда могло быть лет 25, мне – 6, Боре Бейнфесту, с которым мы вспомнили Рику, тогда было 15. Кто он был, этот Рика, чем занимался, не знаю, но как только вспомню его, мне весело. Может, потому что такое смешное имя? Боря Бейнфест помнит больше:
– Рика работал в каком-то клубе или Доме культуры рабочим сцены. Однажды позвал нас с Юрой Казьминым… Помнишь Казьмина?
Еще бы! Это ведь первый человек из нашего двора, который поступил в институт. Дети отставного милиционера Балашова тоже учились, но они жили от родителей отдельно, а Юра здесь, на Якиманке.
– И вот Рика повел нас в свой клуб на какое-то представление. Окончилось поздно. Надо было спешить на троллейбус. Они бегут, а я не поспеваю, это ж еще до войны, мне лет семь было, Юрке, может, пятнадцать, а Рика уж взрослый. И вот они схватили меня за руки и бегут, а я только сандальками от асфальта отталкиваюсь – и получаются гигантские шаги, словно лечу.
Боря улыбается. Ему в этот день (17 июня 2014-го) исполнилось 82 года, мы отмечаем его день рождения в кафешке на Полянке рядом с нашей Якиманкой: Боря, его жена Рая, Зарик Зак (мой ровесник и тоже из нашего двора) с женой и я. Боря рассказывает про Рику, и на лице его – отсвет того детского счастливого восторга, когда он мчался огромными великанскими шагами.
Рика… Может, его звали Ричард? Энрико?
Рудерман Михаил Исаакович (1905–1984) – поэт. Как познакомились? Зимой 1966-го зашли с моим другом Сашей Степаненко в наше любимое кафе «Националь» – тогда выпить кофе там было по карману и студенту. Обычно мы заказывали мельхиоровый кофейник (официантка каждый раз предупреждала: «Придерживайте крышечку»: крышка могла упасть в чашку), 100 грамм коньяка и два миндальных пирожных.
Зашли. Не вечер, а все столики заняты. Но Сашка углядел у самого окна (громадного, старинного, с широченным подоконником) столик, где одиноко сидел старик лет 60 (нам – по 25). Хмуро смотрит в окно. Разрешил нам присесть, вроде даже оживился. Когда мы сделали заказ, рассмотрел Сашку, потом меня.
– Ну, что, молодежь? Знаете «Песню про тачанку»?
– Конечно! – дружно ответили мы.
– И знаете, кто написал?
– Листов, кажется, – неуверенно ответил я.
– Верно. Константин Листов музыку написал. А слова, стихи кто? Не знаете. Что ж, давайте знакомиться: поэт Рудерман Михаил Исаакович, автор «Тачанки».
– А мы студенты, – сказал Сашка.
– Стихи читаете?
– А как же! Я Омара Хайяма люблю, Есенина, Маяковского, Смелякова, Евтушенко. Еще Франсуа Вийона.
Похоже, Рудерман мой выбор не одобрил. Но чем мы могли его утешить? «Тачанку»-то мы знали, пели, а больше ничего его не читали. Он отвернулся к окну – там шел снег. Больше не сказал ни слова. Что он там видел? Что вспоминал? Молодость свою? Осипа Мандельштама? Жену, ребенка? Кто знает. А вот Эмма Герштейн в своих «Мемуарах» вспомнила их всех: «В узкой комнате на Тверском бульваре жил Осип Мандельштам. Вскоре (1931. – В.В.) рядом с Мандельштамами в том же коридоре освободилась комната в два или три окна. Они туда переехали, а их бывшую комнату передали поэту Рудерману. Он был женат, у них был ребенок, и жена возмущалась, почему им троим дали маленькую, а Мандельштамам – большую комнату? «Рудерман, – кричала она в коридоре, – молодой поэт, активно работающий, а Мандельштам – старик, уже не пишущий, а если и пишет иногда, все равно он – бывший поэт, устаревший!»
Мандельштаму тогда было 40 лет, Рудерману – 26. По сегодняшним меркам оба молодые поэты, только один – на века, а другой – на пока.
Шубина Валерия Семеновна – член Союза писателей СССР (1987). Давно мы знакомы, с времен чуть не былинных, когда она – молодая, глазастая, фигуристая, с наивным выраженьем обветренного загорелого лица, но дерзкая – пришла в неправдоподобно выдающуюся по калибру авторов «Литературную газету» с очерком «Умирать ли за агломерат?», который никто ее писать не просил, в командировку не посылал. Оказалась эта самоделка на столе великого знатока плановой экономики Александра Левикова. И он, въедливый редактор, на последней страничке поставил автору 5+. Невероятно!
Много чего Шубина потом написала. Изобразила словами и мыслями необыкновенными. Проза ее – не плоская, каждое слово – кристалл. И пытается она своим пером решить великое уравнение между преданностью человека своему делу и преданностью лучшему в себе. Решает. Пишет. Вычисляет. В уме и на бумаге. Великую формулу ВСЕГО.
Мне, ее давнему читателю, видится она выученицей Андрея Платонова. Может, случайно, может, так совпало, но отец Валерии был одним из тех, кто провожал Платонова в последний, кладбищенский путь до вырытого могильщиками котлована, соразмерного габаритам покойного.
Жаль, что Андрей Платонович и Валерия Семеновна не встретились. Им было бы о чем поговорить. И с Заболоцким. С Гёте и Державиным. Да и с Платоном.
Она ведь не только удивительный писатель. Она еще огородник, садовник, натуралист, естествоиспытатель. Придешь к ней (живет в хорошем доме на Новом Арбате, на восьмом этаже), откроет дверь вся растрепанная, чумазая, руки в земле или в цементе… Когда танки 3 октября 1993-го били прямой наводкой по Белому дому, по засевшим там гэкачепистам, и снайперы стреляли не холостыми патронами, а боевыми, несколько пуль пробили крышу над квартирой Шубиной. С тех пор ее и заливает по весне или по большим дождям. Одна из пуль попала в рант туфельки Валерии. Хорошо, что не убила, не ранила. Только очень страшно было. За что умирать-то? За агломерат?
Однажды я спросил ее, когда она родилась.
– 2 июня.
– И какого года?
– А я всегда была.
Похоже, так оно и есть. Удивительная женщина. Невероятная. Сама – как теория невероятностей.
