"Ах, трубы медные гремят…"

Мать не верила в смерть сына – она считала его без вести пропавшим. Значит, надо набраться терпения и ждать, думала она... Кадр из фильма «Баллада о солдате» 1959

Май – это месяц, когда народ страны отмечает Победу. А июнь – месяц горьких воспоминаний о начале войны. Память о войне особенно ценна, когда она имеет индивидуальный характер. Если в семье или среди друзей хранятся воспоминания о конкретном человеке, участвовавшем в боях Великой Отечественной, это не оставляет равнодушным и это, как правило, гарантирует от искажений тех далеких событий, что нынче, увы, случается.

Говорят, что война не закончена, пока не похоронен ее последний погибший солдат. Тем более она не закончена, пока матери и жены ждут своих сыновей и мужей. Мне довелось застать и увидеть это продолжение войны. Этим воспоминаниям уже больше 60 лет, но они не уходят. Наоборот, тот эпизод из далекого детства пережит и переосмыслен не раз уже в зрелом возрасте.

В детстве самым веселым и счастливым временем были летние каникулы, которые регулярно проводились на даче у дедушки с бабушкой в старинном дачном месте на берегах Клязьмы (загранпоездок в то время, понятно, не было). С соседями тогда общались куда ближе, чем теперь – у нас, к примеру, ни с кем не было глухого забора, и по утрам все здоровались друг с другом через изгородь. В начале лета по вечерам вернувшиеся с работы взрослые интересовались друг у друга, как взошли огурцы, чем нынче подкармливать кустики помидоров, какова завязь на яблонях и ждать ли урожая.

Самыми «колоритными» из всех соседей были Левинсоны – немолодая чета, – я их запомнил, когда им было уже за 70. Яков Григорьевич и Ревекка Борисовна поженились либо перед революцией, либо сразу после нее. О Ревекке все соседи говорили, что в молодости она была первой красавицей Биробиджана. Это утверждение не вполне соответствовало действительности, поскольку, когда они сочетались законным браком, Биробиджана на карте нашей страны еще не было – на его месте существовала железнодорожная станция Тихонькая. В остальном все было верно – и в свои 70, и после тонкие черты лица Ревекки Борисовны продолжали хранить редкую природную и в чем-то библейскую красоту и благородство. Яков Григорьевич, напротив, красавцем вовсе не был: сутуловатая осанка, облысевшая голова, мозолистые руки, привыкшие с утра до вечера копаться в земле. Но то, что в молодости он был удалым парнем, сомнений не вызывало. Иначе он вряд ли завоевал бы сердце красавицы Ревекки.

Революция лишила Левинсонов семейного дела – аптеки. И тогда Яков подался в цирк – овладел жонглированием, научился фигурной езде на велосипеде. Последнему я был свидетелем сам.

Моя бабушка утверждала, что в былые времена Яков (так она его называла) лихо ездил задом на велосипеде, но это было в прошлом. Я запомнил это, и однажды с друзьями мы все-таки уговорили нашего немолодого соседа продемонстрировать нетрадиционную манеру езды. Усевшись к нашему изумлению на руль, Яков Григорьевич поехал как ни в чем не бывало спиной вперед. В тот момент ему было 76 лет. Каждому из нас, кто попытался повторить этот нехитрый на первый взгляд трюк, суждено было опозориться, шлепнувшись на землю и заполучив пару смачных ссадин, за которые потом пришлось отчитываться перед родителями.

По вечерам мы обычно встречали своих родителей, возвращавшихся с работы на электричке. Наш дачный поселок находился рядом со станцией, и мы, играя на улице, высматривали кто отца, кто мать, кто деда, дядю или тетку с очередного поезда. Как-то раз я обратил внимание, что Ревекка Борисовна тоже ждет кого-то, приоткрыв калитку и выйдя на полшага в переулок. Она смотрела в сторону платформы, с которой шли люди, и при этом по-женски держала указательный палец на губах, словно боясь, что вот-вот что-то может произойти и надо будет сдержать свои чувства.

Мальчики уходили на фронт целыми классами. Нередко никто из класса и не возвращался с войны.  Фото РИА Новости

Прошел год или два, Ревекка Борисовна по-прежнему выходила по вечерам из калитки и по-прежнему всматривалась в лица идущих с поезда. Я вновь пристал с вопросом к маме. Тогда она рассказала, что у Ревекки Борисовны еще был сын Толя, мамин сверстник, и она, конечно, хорошо его знала. В 1941-м, в конце июня, 17-летним парнишкой он тайком сбежал на фронт. Толя погиб, вздохнула мама, как погибли все мальчики из ее класса, кто тоже ушел в 41-м на войну. Но Ревекка Борисовна не верила в смерть сына – она считала его без вести пропавшим. А раз так, то надо набраться терпения и ждать, думала она…

Лишь через много лет я смог понять, насколько тот эпизод из далекого детства встряхнул мое сознание. В 1950–1960-е годы для нас, мальчишек, война была пусть в недалеком, но прошлом. Она присутствовала в рассказах отца о фронте, его орденах, которые я любил рассматривать время от времени и, конечно, в кинофильмах.

Однако в той дачной истории все вдруг оказалось в настоящем: вот она, Ревекка Борисовна, наша соседка, мать, которая именно СЕЙЧАС продолжает ждать своего сына с ЭТОЙ войны. Значит, для нее эта война продолжалась – она была частью ее настоящей, а не прошлой действительности. В ее сознании сын просто задержался в пути и не сегодня завтра в гимнастерке и сапогах он спрыгнет с платформы, подхватит свой вещь-мешок, увидит мать и побежит ей навстречу…

Ревекка Борисовна умерла примерно в начале 1960-х, оставаясь до конца в здравом уме. Все годы после войны, пока позволяли силы, она выходила за калитку встречать своего Толика. Вокруг вовсю бурлила мирная жизнь, но для нее война так и не закончилась. Она не дождалась сына.

Сколько было таких историй, таких судеб? Наверное, немало. Иначе из-под пера Булата Окуджавы не вышли бы эти строки:

Ах, трубы медные гремят,

Кружится воинский парад –

За рядом ряд, за рядом ряд

Идут в строю солдаты.

Не в силах радость 

превозмочь,

Поет жена, гордится дочь,

И только мать 

уходит прочь…

Куда же ты, куда ты?