Физионотрас – забытое средство визуальной массовой коммуникации

Портрет мадам де Сталь – почти фотографическая точность.

История закольцовывается: первая выставка импрессионистов состоялась в мастерской фотографа Надара на бульваре Капуцинок, а теперь в соседстве с ними же можно рассматривать в Москве физионотрасы – почти фотографически точные портреты, моду на которые убьет затем дагеротип. Профили людей, по которым, как сегодня по профилям в социальных сетях, раньше пытались судить о личности изображенного.

И все это закольцевалось как раз в эпоху селфи – постоянной фиксации чуть ли не каждым обладателем умного телефона самого себя, находящегося в потоке разных впечатлений. Достаточно выбрать ракурс и нажать на кнопку, не обладая никакими специальными навыками.

Физионотрасом (термин происходит от французских слов, обозначающих «облик», «лицо» и «след», «отпечаток») называется как сама машина для механического рисования портретов, так и полученные при ее помощи изображения. Машина была придумана французским музыкантом, виолончелистом королевского оркестра Жиль-Луи Кретьеном в 1784 году. Спустя два года ее представили парижской публике.

Это деревянная рама, похожая на мольберт, примерно в рост человека с закрепленным пантографом и «прицелом», или визиром, помогающим удерживать глаз оператора в одном и том же положении по отношению к натурщику, который, ярко освещенный, находился позади аппарата и «изнутри» отбрасывал тень на экран. Художник обрисовывал эту тень – а речь шла в 99% случаев о профиле (хотя есть и исключения: например, портрет анфас Т.А. Никоновой).

Карандаш, прикрепленный на другом конце пантографа, рисовал очертания в натуральную величину. Такой абрис назывался «большой линией». Затем при помощи пантографа же портрет уменьшали. Копию переносили на металлическую пластину.

Тут хочется сделать ремарку: хоть весь процесс и преподносился как подлинное изображение человека, очищенное от субъективности художника (и это почти так и было), но все же кое-что требовалось добавлять вручную – тени, придающие объемность лицу, детали костюма и причесок, украшения, воинские награды, специально развешанные именно с той стороны, которую срисовывали. То есть это был портрет все же чуть улучшенный. Наконец, такие копии печатали в технике офорта и акватинты.

При этом, как порой и современные любители селфи, заказчики могли тоже воспользоваться, условно говоря, фильтрами. Смесь морилки и мела или цветных красок позволяла сделать механически скопированное изображение похожим на портрет, нарисованный от руки.

Специально для выставки был сделан действующий макет физионотраса по историческим чертежам XVIII века.  Фото предоставлены пресс-службой ГМИИ им. А.С. Пушкина

В 1788 году Кретьен и объединившийся с ним миниатюрист Эдме Кенедей открыли «студию» в Пале-Рояле. И то, что начиналось как забавный эксперимент, рассчитанный скорее на друзей и близких, вдруг обрело в обществе популярность. Всего за один год совместной работы Кретьен и Кенедей выполнили свыше тысячи работ. И это было только начало. Исследователи сообщают более чем о 5 тысячах сохранившихся в музеях одной только Франции физионотрасов.

Мода на такие портреты длилась, без преувеличения, полвека – с 1780-х до 1830-х годов. И до того момента, пока дагеротип не произвел новую визуальную революцию, в Париже появлялись и другие ателье мастеров физионотраса. И такие портреты делали не только в Европе, но и – с некоторыми усовершенствованиями механизма – в Северной Америке.

Первыми клиентами мастеров механического портрета стали представители французского бомонда. Обладание столь изящным изображением самого себя, сделанным столь оригинальным способом, подтверждало их статус. Но также в Париже делали такие портреты и путешественники из других стран, в том числе представители русского дворянства.

Постепенно «услуга» становилась все более массовой: одни изображали на память своих жен, детей, любовниц или внебрачных отпрысков, другие – купцы, аптекари, врачи, артисты, судьи – использовали такие портреты как визитную карточку, необходимую для собственного профессионального продвижения. Наконец, давала о себе знать и особая предпринимательская хватка апологетов физионотраса. Ирония судьбы: то, что изначально создавалось как портрет «интимный», то есть предназначенный для себя и близких, для семьи или друзей, вдруг приобрело публичность и стало достоянием общественности.

Итак, легкость и простота технологической воспроизводимости позволяли тиражировать в том числе портреты знаменитостей: литераторов, музыкантов, ученых, художников. И кстати, впоследствии фотография, как раз и пришедшая на смену механическому рисованию, уже к середине XIX века создала «целую отрасль, породившую культ звезд», о чем напомнили кураторы и хранители в выпущенной к выставке книге «Механическое рисование. У истоков фотографии».

На выставке, на стенах, испещренных справочным материалом, можно также прочитать, что предпосылки «медийной революции» XIX века обнаруживаются как раз в конце XVIII века, в том числе «благодаря распространению конкуренции на демократичную социальную репрезентацию». И теперь вопрос: можно ли считать физионотрас тоже одним из средств, скажем так, относительно массовой коммуникации? Получается, что, несмотря на его некоторую локально-темпоральную ограниченность, да, можно.

И как тут не вспомнить Маклюэна с его скрижалью: «Средство коммуникации есть сообщение». О чем сообщает технология – об изменении масштаба, скорости и формы, которые привносятся в жизнь человека с этой технологией. Что дал обществу физионотрас? Скорость копирования реальности и создания носителя информации об этой реальности, возможность тиражирования, доступность, в том числе ценовую, охват.

А что именно с помощью этой технологии доносить до окружающих: свой статус, профессионализм, красоту, ум или что-то другое – каждый решал уже сам. И это действительно тоже один из шагов в наступившее и еще более ускорившееся, еще более растиражированное будущее.

Проходя сквозь всю эту череду на шесть минут застывших в профиль свидетелей, да и творцов эпохи, понимаешь, что в истории физионотраса очень много контрастов: личное становится общественным, элитарное становится массовым, а то, что было призвано сохранить память, вдруг забывается на многие годы – до тех пор, пока кто-нибудь не решится разархивировать чужие впечатления.