Юрий Гуллер
|
|
Ермил Костров состоял в официальном звании штатного стихотворца Московского университета. Гравюра из книги «Галерея русских писателей». М., 1901 |
В какую бы нелепую ситуацию писатели или кинорежиссеры ни поставили своих героев, почти всегда оказывается, что это уже было когда-то в реальной жизни! Помните, сколько изощрялись критики, доказывавшие нелепость «подневольного путешествия» Жени Лукашина из Москвы в Ленинград на такую же улицу Строителей? А если бы они внимательно покопались в литературных историях стародавних времен, то узнали бы, что нечто похожее уже случалось в России в конце XVIII века. Но по порядку.
Жил когда-то (в XVIII веке) на свете поэт Ермил Иванович Костров, между прочим, состоявший в официальном звании штатного стихотворца Московского университета. О значении Кострова для русской литературы можно и поспорить, но единственное, с чем согласны все энциклопедические словари, так это то, что он был настоящим поэтом. В том числе и по образу жизни. Поскольку был человеком, грубо говоря, пьющим. А еще проще – был Ермил Иванович запойным пьяницей. Может быть, именно по этой причине вся жизнь его рассыпалась на множество исторических анекдотов, смешных и нелепых случайностей, пересказываемых вот уже более 200 лет разными авторами.
Образование сын деревенского дьячка получил по тем временам изрядное: Вятская семинария, Славяно-греко-латинская академия и, наконец, Московский университет. Жил Костров на правах нахлебника у знаменитого покровителя муз, сооснователя первого российского университета Ивана Шувалова.
Внешность у него была не слишком поэтическая, а совсем даже ординарная: росту он был небольшого, голова маленькая, носик кнопочкой… Да и еще в силу своей конституции ходил Костров как-то бочком, на полусогнутых ногах, ступающих весьма неуверенно. Иван Дмитриев, известный стихотворец, писал о своем коллеге, что с ним рядом по улице и ходить-то совестно – тот и трезвый шатается!
Этот «российский недуг» (как стали именовать пьянство критики начала ХХ века) очень мешал Ермилу Ивановичу «сотворить себе карьеру» (впрочем, и «низкое происхождение» этому не способствовало). Когда требовалось препроводить штатного поэта в университет для срочного написания какой-то официальной оды, отряжались целые экспедиции для поисков его по московским кабакам и трактирам.
Даже во время приезда в Первопрестольную императрицы Екатерины II, которая пожелала с ним повидаться и отобедать, Костров от своих привычек воздерживаться не пожелал. Иван Шувалов как мог предостерегал своего подопечного, призывая его быть хотя бы в этот день «трезвым и прилично одетым». Но когда пришла пора ехать в гости к императрице, то сыскать Кострова не смогли. Шувалову пришлось оправдываться перед Екатериной «болезненностью» сочинителя. Когда же мучимый похмельем поэт явился перед очами своего покровителя, то удостоился от того единственного вопроса: «Как же ты, Ермил Иванович, променял дворец на кабак?!» На что получил искренний ответ: «Побывайте же, Иван Иванович, в кабаке – право, не променяете его ни на какой дворец!..»
Впрочем, и сам Шувалов был склонен к шуткам почти кабацким по адресу университетского пиита. По свидетельству все того же Ивана Дмитриева, Шувалов однажды напоил своего подопечного до соответствующего состояния, а потом погрузил в карету и увез его из Москвы в столичный Петербург. Поил он его всю дорогу и выпустил из кареты только на Невском проспекте. «Где это я? – воскликнул внезапно протрезвевший поэт. – Не узнаю Москвы!..»
|
|
Спустя 200 лет после реального случая переброски человека «под мухой» в Северную столицу похожий сюжет был использован в фильме Эльдара Рязанова. Кадр из фильма «Ирония судьбы, или С легким паром!». 1976 |
В отличие от героя фильма Эльдара Рязанова, Ермил Костров и в пьяном виде от женщин шарахался. И песен им не пел. Все его милые дамы, встречавшиеся в стихах, были существами вымышленными, какими-то нереальными и возвышенными. Только они, по мнению поэта, могли разделить с ним все поэтические восторги. «Где ты, на Олимпе?» – спрашивал Костров свою «избранницу». И та, как правило, соглашалась с ним или просто молчала…
Впрочем, были у нашего современника, скромного хирурга из Москвы, занесенного волей предновогодних судеб в город на Неве, и более близкие по времени предшественники. Лет за десять до выхода на экран «Иронии судьбы» компания московских геологов, изрядно приняв на грудь по случаю закончившегося полевого сезона, погрузила и отправила в Киев одного своего совсем уже неадекватного коллегу. Правда, это был все-таки поезд и, как рассказывают, будущий доктор наук очнулся еще в дороге. Но своего путешествия не прервал. И в самом деле – приятелями ведь оно оплачено!
А Ермил Костров, попадая время от времени в разные нелепые ситуации, умер в Москве в возрасте чуть более 40 лет от рождения. Умирал он трудно. Как вспоминал впоследствии историк Карамзин, он встретил страдающего от лихорадки Кострова за несколько дней до его кончины. «Вот какая беда, – пожаловался Костров Карамзину, – всю жизнь употреблял «горячее», а умираю от холодного!..»
Ермила Кострова можно по праву считать первым представителем русской богемы. Сколько же талантов сгубила искренняя страсть к кабакам и горячительным напиткам! Но в памяти человеческой он остался не только героем многочисленных литературных анекдотов, но и прекрасным переводчиком: Костров первым перевел «Илиаду», романы Апулея, некоторые сочинения Вольтера. В этом деле его заслуги признавались даже весьма именитыми современниками. Великий полководец Суворов называл Кострова своим другом и ценил больше иных «пиитов». А прославившийся спустя несколько десятилетий после смерти Кострова Нестор Кукольник написал даже целую пьесу, которая так и называется – «Ермил Иванович Костров»!
В русской литературе можно отыскать и других реальных героев, которые своими делами и привычками напомнят столь хорошо знакомых нам персонажей романов и фильмов. Мало ли на Руси забытых потомками авторов? Может быть, когда-нибудь вспомнят и еще кого-то из них…
