Мчась за рулем по Стромынке

Родной дом Юрия Казакова на Арбате куда меньше, чем безликая восьмиэтажка на Стромынке. Фото автора

«И я сразу вдруг подумал о тебе, потому что мы тоже рядом живем уже давно, и почти каждое утро я мчусь за рулем по Стромынке бог знает по каким делам, и каждый раз гляжу на твой дом, думаю, что надо остановиться взять и зайти к Юре и – не захожу! Прости меня. Дела, семья, дети, то, се, сам знаешь. Тебе ведь до меня тоже – только мост перейти. Но ладно, бог с ней, с ними, с этими обстоятельствами. Мне просто захотелось крикнуть тебе «ау!» в этом лесу, больше ничего... Как ты? Я ничего про тебя не знаю... Я тебя люблю, и помню, и ценю, и храню каждую бумажку с твоим почерком, и твои книги, – знай это, пожалуйста. Если я буду тебе нужен и смогу помочь – позови». Эти пронзительные строки принадлежат Михаилу Рощину – они из письма от 5 сентября 1976 года, адресованного Юрию Казакову. Письмо было обнаружено и впервые опубликовано вдовой писателя – Тамарой Судник-Казаковой – несколько лет назад.

Стромынка, дом 5, квартира 146 – здесь в 1970-е годы жил Юрий Павлович Казаков, один из самых ярких русских писателей второй половины ХХ века. Первым, кто оценил его редкий талант, стал Константин Паустовский, поразившийся так рано проявившейся одаренности Казакова: «Достаточно прочесть два-три рассказа Ю. Казакова, чтобы стало ясно, какой талантливый, зоркий и умный писатель вошел в нашу литературу», – писал Константин Георгиевич в 1958 году. Думаю, что многие современные читатели согласны с этой точкой зрения.

В Российском государственном архиве литературы и искусства хранится архив Казакова. Вот, например, синяя потертая папка с белыми тесемками, которые если и развязывали до меня, то всего лишь дважды (а хранится она в архиве, судя по всему, лет 40). Открываю ее. Машинописные листы с рассказами «Гомер» и «Обиженный полисмен». А вот и «Учетная карточка опубликованных произведений студента», в которой значится первый напечатанный рассказ «Тысяча долларов» в альманахе «Молодая гвардия» № 9 за 1953 год. В той же папке – несколько характеристик Николая Замошкина, на семинаре которого обсуждались рассказы Казакова. Замошкин хвалит студента-заочника 1-го курса: «Прирожденный литератор, сразу как-то ставший профессионалом». А вот уже о Казакове на четвертом курсе: «Очень одаренный литератор. Как у музыканта бывает абсолютный слух, так у Казакова абсолютный писательский почерк, слог, вкус. Всегда, не давая себе никакой передышки, пишет, отделывает, шлифует. Поэтому упрям и стоек в защите своих вещей. Находится под несомненным влиянием Бунина – и стилистическим и идейным. Отсюда какая-то застойность мышления у этого очень талантливого молодого писателя» – 10 мая 1957 года.

А почему бы у Юрия Казакова не быть и тому, и другому, то есть и абсолютному слуху, и почерку. Ведь он, в 1951 году окончив Музыкальное училище имени Гнесиных по классу контрабаса, устроился в оркестр Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. А первоначально Казаков учился играть на виолончели: «Но так как заниматься музыкой я начал довольно поздно (с 15 лет) и пальцы мои были уже не столь гибки, то я скоро понял, что виртуозом-виолончелистом мне не стать, и перешел на контрабас, потому что контрабас вообще менее «технический» инструмент и тут я мог рассчитывать на успех», – делился Юрий Павлович подробностями своей автобиографии.

А Михаил Рощин действительно жил неподалеку от Казакова – на Просторной улице, дом 6. Полчасика всего, если пешком, а на машине минут десять, через Яузу, по Матросскому мосту. Но ведь в жизни-то так и бывает: вроде рукой подать, а встречаемся редко… В Сокольниках сохранился еще один казаковский адрес – это храм Воскресения Христова в Сокольниках (Сокольническая площадь, дом 6). В эту церковь писатель приходил и один, и с матерью, и с маленьким сыном: «Я хорошо помню, как мы заходили в храм Воскресения в Сокольниках, это было еще в 1979 году, и папа мне начал подробно рассказывать, как устроен храм, про Царские врата, про иконостас, про то, что делает священник во время литургии. Отец в этом во всем хорошо разбирался, потому что его мама, моя бабушка Устинья Андреевна, много о вере с ним разговаривала», – рассказывал Алексей Юрьевич Казаков в интервью в 2022 году. Храм этот примечателен тем, что не был закрыт после 1917 года, богослужения в нем не прекращались.

Высоко ценивший творчество собрата по перу Юрий Нагибин, проклиная в своем дневнике засилье так называемой секретарской литературы 1970-х годов, рассматривает творчество Юрия Казакова как пример «настоящей литературы», особенно выделяя его «Северный дневник». Живя в Сокольниках, Казаков завершил сей многолетний труд. Здесь есть и дорожные заметки, и впечатления путешественника, и исторические очерки, и портретные зарисовки. Книга была издана в 1973 году 50-тысячным тиражом, была там глава и о ненецком самобытном художнике Тыко Вылки. Ирина Ракша, жившая неподалеку, вспоминает, как Юрий Казаков подарил ей один из авторских экземпляров книги – в сером переплете с картинкой на обложке: «Этот «Северный дневник» Казаков подарил нам с мужем, приехав в очередной раз к нам обедать. И сердечно, красивым почерком подписал. Приехал из своих Сокольников на нашу Преображенку. А это рядом, всего три остановки трамвая, через Яузу, через Яузский мост». Хоть мост этот имеет официальное название Астаховского, но москвичи упорно зовут его Яузским.

Спустя несколько дней Ирина Ракша встретила не слишком трезвого Юрия Павловича уже в Центральном дом литераторов, в том самом «расписном» зале: «Он – такой грузный, могучий и лысый, как страусово яйцо, – ходил со старым портфелем, набитым своей новой книжкой про Тыка-Вылку. Ходил от столика к столику и предлагал всем нашим, обедающим (а «не наших» там не бывало, посторонних в ЦДЛ вообще не пускали), купить у него его «Северный дневник». Даже с автографом. Причем по твердой цене, что стояла на корешке. То есть по одному рублю сорок три копейки. Тем самым он набирал деньги себе не только на ужин, но и (главным образом) на выпивку. Ну, и распродал-таки весь портфель, весь даренный издательством запас. Все, все умудрился продать. Такой вот еще был у него талант коммерсанта…» А еще очки, непременные казаковские очки. В том же РГАЛИ обнаружился дружеский шарж Иосифа Игина – Казакова на нем можно узнать по черным очкам.

Давид Самойлов, не раз сиживавший с ним в ЦДЛ, оставил любопытные наблюдения о творчестве Казакова: «Это писатель настоящий, очень большой. Думал, как внешний облик не совпадает с тем, что содержится в книгах. Это и современников Пушкина сбивало с толку. А дело в том, что писатель должен читать в себе и в себе вычитывать весь мир. Каков он в общежитии, для него не важно. А когда важно, получается Слуцкий или Евтушенко. Талант – это умение точно воспроизвести свое состояние в его человеческой (значит, и всечеловеческой) сути. Этому только и следует учиться. Это умеет Казаков» – запись в дневнике от 12 марта 1964 года. Про общежитие точно подмечено – Казаков поселился не в писательском муравейнике у метро «Аэропорт» и не на Ломоносовском проспекте, а как бы отдельно, на обочине. Но место его в литературе было отнюдь не сбоку.

В одном из своих интервью Анна Ахматова сказала: «Из прозаиков считаю самыми интересными таких, как Солженицын, Казаков…» И все же многих сбивало с толку несоответствие формы и содержания, то есть Казакова-человека (бывшего контрабасиста!) и Казакова-писателя. Об этом очень выразительно написал друг Юрия Павловича – Евгений Евтушенко, описывая гусиную охоту, в которой Казаков участвовал и знал толк:

И грузинским тостам

не обучен,

Речь свою за водкой и чайком

Уснащал великим и могучим

Русским нецензурным языком.

Стихотворение называется «Шутливое» и было написано в 1963 году, в очень трудное для Евтушенко время его травли и обструкции, устроенной в центральной печати. Потому справедливо утверждение, что Казаков буквально спас его от тяжелейшей депрессии с непредсказуемыми последствиями. Спасение было в охоте, на которую Казаков, Евтушенко и прозаик Георгий Семенов отправились на Вологодчину. Итогом охоты были не только подстреленные гуси и утки, но и масса впечатлений, замыслов новых произведений, воплотившихся в том числе и в «Северном дневнике»... А долгожданная мемориальная доска Юрию Павловичу Казакову была открыта не на Стромынке, а на Арбате, уроженцем которого он был.