Душа человека не потемки

Церковный хор соревновался со звуками попсы, звучавшими с улицы. Фото РИА Новости

По разные стороны иконостаса

«Завтра одна литургия», – объявил священник на службе под воскресенье. «Как одна? – метнулась к нему игуменья, произнеся это едва слышно. – Ведь две надо в праздник!» «Преосвященный благословил, чтоб одна», – грубо ответил священник, идя к алтарю. «Почему? – вопрошала робко игуменья. – Ведь две в воскресенье!» «Сама служи вторую…» – взорвался «батюшка», поднимаясь на солею.

Изготовленная в обители, на нем покачивалась риза: затканная белыми лилиями, она притягивала взгляд.

Огрызнувшись еще раз, священник скрылся за иконостасом, отделившись от игуменьи и вообще ото всех, находящихся в храме, – как бы уйдя к епископу.

Но служба всех соединяла. Лилось красивое пение и вздрагивало пламя свечи.

Когда цветет шалфей

Конец августа, но теплая и сухая погода. Девочка лет восьми, скользнув сквозь решетку ограды, попала во двор костела. «Хорошо быть худенькой», – говорю ей, стоя рядом. Та мило улыбнулась и помчалась вдоль церковной стены. Во дворе были клумбы. Выделялся цветущий шалфей: точно млел от любви, обреченный на нее до осеннего умирания.

Открылась дверь ризницы – вышла монахиня (судя по облачению, из ордена Святого Креста). Девочка кинулась к ней, и те заключили друг друга в объятия. Но, улыбаясь, монахиня быстро развела свои руки, осенив девочку наперсным крестом. И подумалось: «Хорошо быть любимой…»

Через день встретил ту монахиню вдали от храма: в иноческом облачении она шла в гуще людей – очевидно, по делам милосердия. Я вежливо поздоровался. В ответном «здравствуйте» было столько тепла, что верилось: город стоит и ее любовью.

Бодро шла монахиня, и по-прежнему цвел роскошный шалфей.

Замолвлю слово о тишине

Маленький провинциальный город. Казалось бы, претензии на благодатную тишину. Но нет. По улицам проносятся автомобили: из них рвется грохочущая попса. На безмолвие покушается и церковь. Благодаря уличным репродукторам из храма доносится религиозное пение. Будто обозначились соперники – непрошеные противники тишины. Но сегодня попса побеждает: в Доме культуры устроена дискотека и танцевальная музыка льется через край.

Легкомысленная молодежь и церковь – неужели доминанты того городка?

Ясно одно: об умеренности приходится только мечтать.

Расставаясь с товарищем, бродяга пожелал: «Да поможет нам Бог!»  Фото Алексея Белкина/ТАСС

На приходе принимали староверческого митрополита – своего, как они говорят, «владыку». После службы он проповедовал. Рядом, на солее, стояли священники и дьяконы. Но раболепства перед архиереем (чем грешит «новообрядческое» духовенство) на их лицах не читалось. Некто стоял вообще по-светски, широко расставив ноги и сложив руки на груди. И архиерей выглядел не надменным сатрапом, а первым среди равных – первым священнослужителем.

Затем слово взял настоятель храма. Сухо и немногословно поблагодарил митрополита за визит – но лести не было никакой.

Совсем иначе у «новообрядцев». В страхе пред епископом клир спасается порой лестью – морочит голову начальнику.

Страх и лесть часто сосуществуют, так же как надменность и тупость.

Почти святой бродяга

Встретил на перекрестке двоих бродяг – в присущем им обличье. Расставаясь с товарищем, один пожелал: «Да поможет нам Бог!»

Проходит время, но продолжаю удивляться: какая завидная вера! Лишенный всего, бродя от свалки к свалке, он все еще верил во что-то возвышенное.

Так в грязи блеснет самоцвет. Но душа человека не грязь.

* * *

Внимая литургии, у открытых дверей храма стоял юноша. Облик его был стилизован: длинные волосы, собранные в хвост, бородка, заплечный мешочек à la mougik и простая одежда – ну чем не православный странник? Но вот незадача: образ портили кроссовки Adidas.

То был знак: сердцем направиться, ногами не управиться – остаться лишь при мечтах.

* * *

Воскресное утро. Звонят колокола православной церкви. К храму спешит женщина. Но вот встала перед костелом и перекрестилась на него. Крестилась в варежке, и не было видно православную щепоть. Религиозность та называется «авось пригодится».

* * *

Когда обряды превалируют и церковь театрализуется, впору перефразировать Станислав­ского: люби православие в себе, а не себя в православии.

* * *

«Прочь ценники из храмов, – трубят православные архиереи, – ждите доброхотных пожертвований!» Но строго устанавливают отчисления «наверх» – на «общецерковные нужды». А деньги те во власти архиереев, чьи нужды вообще не регламентируются.

* * *

Только любовь есть индикатор христианства, иерархичность ее убивает. Чем меньше иерархичности, тем больше церкви.

* * *

Иконостас церкви почти возрожден. Его выдерживают в древнерусском стиле, который предпочли создатели храма. Но взгляните на церковный пол: там декоративный зигзаг – и он напоминает об античности с ее язычеством. Вторую тысячу лет Русь переваривает язычество.

* * *

Раннее ноябрьское утро. Холодно и дождливо. У входа в монастырский двор стоит бродяжка. Все кажется безобразным: и облик бродяжки, и мешок подле нее. «Подонки, подонки!..» – ругается та с надрывом, отчаянно, прибавляя мат в адрес монахинь. Искренность не знает предела. Но все покрывает тишина, царя адской безысходностью. Спорить с нею что спорить с ноябрьским ветром.

Вот крик прекратился – будто утонул в глубине полумрака, в котором маячила громадина церкви. Нелепость и тяжесть, точно дурной сон.

* * *

Восьмилетняя девочка привела к храму трех шестилетних и перед открытыми дверями учила их креститься. Наставничество дышало непосредственностью и меньше – подражанием взрослым. «Заходите», – сказал я девочкам, оказавшись рядом. «Мы здесь постоим», – ответила старшая. Лишь три шага было до порога, через который они непременно переступят.

* * *

Присев в церковном дворе, я замер, как ящерица: усталость одолевала. Из храма вышла она – моя неоконченная беседа: легка, стройна, как стебель цветка, одухотворена движением. Ее сопровождала мать, но этим не уменьшалась застенчивость девушки. У массивного контрфорса она остановилась – там, где цвели белые лилии. Ловко опустилась на колени и прикоснулась лицом к лепесткам, едва ли желая иных поцелуев. С неменьшим изяществом встала и догнала мать. Легкости в походке прибавилось. А я склонил голову…

Уже не жду ее звонка. Молчит мой старый телефон.