Учитель для умных

Поэт Евгений Боратынский. Именно его судьба занимала центральное место в творчестве Алексея Пескова.  Неизвестный художник. Портрет Евгения Боратынского. XIX век

Однажды, такой же метельной зимой, как нынешняя московская, то ли в 1991, то ли 1992 году, точно не помню, Алексей Михайлович из деревни Бескудниково, давно прикинувшейся городским районом на северо-востоке столицы, ехал на службу в родной университет – Московский государственный. В этот день он не доехал не только до Воробьевых гор, а вообще никуда не доехал. Автобус вместе с Песковым перевернулся.

На факультете был небольшой переполох – нежные филологи любят переполохи. А Алексей Михайлович их не любил. Он любил исторические анекдоты и вынужденные рассказы о себе тоже умело строил в этом жанре. На первом семинаре после знаменательного «переворота» возбужденным радостной встречей студенткам и даже иногда студентам Песков, как всегда насмешливо, сказал: «Коллеги, не садитесь в автобус, который перевернется». Конечно, дружный хохот заглушил этот важный и экзистенциально точный совет. И, надеюсь, многие из тогдашних участников и слушателей знаменитого на филологическом факультете песковского семинара ему последовали. Ибо жадность, с которой мы ловили каждое его слово, – вещь, конечно, понятная для пылкой юности, ищущей Учителя, но в случае Алексея Михайловича она была просто рабочим инструментом погружения в мир современной гуманитарной мысли, живым олицетворением которой он и был. И как бы выспренно ни выглядела заглавная буква в отношении Пескова, и как бы сам он болезненно ни поморщился, услышав столь громкие звуки о себе, однако таким он был для нас, есть и, теперь уже понятно, что на наше навсегда – будет.

Самим своим обликом (с вечным туристическим рюкзаком, полным книг, за плечами), манерой держаться Алексей Михайлович разрушал все стереотипы об университетском профессоре. Его подчеркнутый антиакадемизм, легкость игровой манеры и ироничность тона, лишенного всякого назидания и устрашения, многих сбивали с толку. Семинар Пескова представлялся им местом умных, приятных бесед, но Алексей Михайлович мягко, но твердо отсекал этих «любителей русского слова», постоянно напоминая верные координаты наших научных занятий. Мы учимся понимать историю русской литературы, мы изучаем ее в самом широком общегуманитарном контексте. Мы никогда не подменяем поиск подлинного научного знания «литературоведческой болтовней», которую Песков называл эквилибристикой. Мы внимательны к мелочам и подробностям, мы любим и хотим работать с архивами, но мы точно помним об ограниченности индивидуальных возможностей и очень не хотим за деревьями потерять лес, то есть не хотим раздуться важным флюсом узкой специализации. Рядом с ним всегда возникало желание встать на цыпочки и оправдать его надежды. «В умственных способностях участников семинара я не сомневаюсь», – говорил Алексей Михайлович. Приблизительно раз в месяц говорил…

У него было редчайшее свойство – создавать насыщенную смыслами, идеями среду для научного поиска и всегда проветривать это помещение. Напоминать о большом разнообразном мире, не превращать свой семинар в церковь свидетелей Пескова. А ведь его научная родословная могла располагать к этому. Он, как и многие замечательные, но более известные за пределами профессионального круга филологи его поколения, такие как Андрей Зорин, недавно ушедший Андрей Немзер, Вера Мильчина и другие, были участниками легендарного семинара Владимира Николаевича Турбина – филфаковской звезды 60–80-х годов прошлого века. Турбин, в свою очередь, считал себя учеником Михаила Михайловича Бахтина. Как бы критически современные гуманитарии ни относились к наследию Бахтина, но без уже классической триады «Диалог. Карнавал. Хронотоп» нет истории русской мысли XX века.

Конечно, о бахтинских семинарах мы только читали, о безотказном обаянии Турбина в расцвете его славы только слышали, но застали Владимира Николаевича на факультете в последние годы его жизни. Читали его работы, слушали лекции, а некоторые даже «болтали» с ним в курилке.

Так вот Владимир Николаевич, по крайней мере образца начала 90-х годов, являл в нашем представлении полную противоположность Алексею Михайловичу. Пусть и с поправкой на возраст, темперамент и общий стиль. Гений позднего Турбина был сумрачен; вечно погруженный в свои размышления, как бы вообще с неохотой говоривший вслух человек. Все это создавало ореол таинственности вокруг его фигуры, цементировало монументальность образа ученого.

Филолог Алексей Песков со своим знаменитым рюкзаком.  Фото из архива Екатерины Ляминой

Портрет Алексея Михайловича будет неполным, если не упомянуть о его писательской ипостаси. Центральное место в его избранных сочинениях на стыке литературы, истории и литературоведения занимает, как назвал ее Песков, «истинная повесть» о Евгении Боратынском. Кажется, в трагической фигуре поэта прочитывалось нечто бесконечно важное для внутренней, скрытой от посторонних биографии самого Алексея Михайловича. Отдельную статью можно посвятить его безделкам, пародиям, литературным шаржам – всем разнообразным формам литературной игры, любителем и мастером которой был Песков. Пародийные сочинения он подписывал прозрачным для своих псевдонимом Алекс Сэндоу. Так в 1992 году в первоапрельском номере «Независимой газеты» вышло «интервью» со старейшим русскоязычным писателем, живущим в горах Само Зеландии, на собственной вилле Сэндовка. На тот момент «непритязательному гению» Алексу Сэндоу исполнилось 187 лет, а Пескову, ушедшему от нас в октябре 2009 года, не было и 56…

Когда Алексея Михайловича не стало, мы были еще слишком молоды, чтобы понять, насколько молодым человеком он умер. Но не настолько неразумны, чтобы не осознавать, как много он сделал в науке, литературе и преподавании, и еще больше мог бы сделать. И вот уже идет 15-й год без него, а его светлая, ясная фигура становится только ближе. И коллективное переживание раннего ухода учителя было и остается личной потерей для всех, кто считает себя учениками Пескова.

Но одновременно с этой трагической нотой звучит другая. И она особенно отчетливо слышна в день рождения Алексея Михайловича. Такой человек мог родиться только 31 декабря. После Рождества и за несколько часов до наступления Нового года. Как нечаянный подарок судьбы, которому мы можем только радоваться. Радоваться, что он был с нами, помнить его, пока живы, пока празднуем каждый Новый год с верой, надеждой и неизменной благодарностью за все.

С днем рождения, дорогой Алексей Михайлович!