Мария Давыдова
|
|
Новый год – всегда такая радость. Особенно для котов. Фото Евгения Никитина |
Сын говорит:
– Мама, мы же хотели прогуляться. До елочного базара. Ты забыла, что ли?!
Не помню, чтобы я высказывала такое пожелание. Разве что в позапрошлом году. Но так как я вообще в последнее время мало что помню, живу как во сне: пришлось поверить на слово. Сын три раза надел куртку и снял, потому что жарко. Я за это время сняла и вновь надела тапочки, накрасила глаза, отругала себя за бессмысленные действия, смыла глаза и затем снова их накрасила. Потом мы оделись и пошли. Базар было видно из окна. Там, в маленькой зеленой загородке уже который день горел фонарь и под ним одиноко торчал храбрый морозоустойчивый человек. Я специально наблюдала за тем, как у него идет торговля. Вообще зеленая загородка с елками каждый год сменяет оранжевую загородку с дынями и арбузами. Промежуток между арбузами и елями всегда самый безрадостный и темный – его нельзя миновать, но нужно пережить с помощью глинтвейна и ноябрьско-декабрьских нажористых супов. Потом появляются ели, а с ними и предновогодняя радость. В этом году привезли одни ели. Без радости. Поэтому, наверное, морозоустойчивый человек пребывал по большей части в одиночестве. Особенно по ночам. Я, когда не спала, смотрела на его огонек и представляла, как он там сидит в царстве хвои и ветвей. Ну так вот, мы все-таки пошли туда. За веточками. Веточки представляли собой зрелище худосочное, жалкое и печальное. Мой заслуженный веник, купленный еще в Петином раннем детстве, и тот сегодня выглядит намного бодрее.
– А есть ооочень маленькие елочки? – спросила я.
Снежный человек коротко сказал осипшим зимним голосом:
– Две. Вот эта, в горшке, восемь. Вот эта, без горшка, но зато очень породистая, шесть с половиной.
– Так, ну а следующая категория? – спросила тогда я.
– Еще меньше, вот, – человек показал на веники. – Чуть побольше, вот, – он повел нас в дальний угол. – Три осталось.
«Три осталось» выглядели как три очень худые, но достаточно высокие еловые палки, спеленутые зеленой сеткой.
– Мам, а помнишь палку от елки? – шепнул мне сын.
Я тут же вспомнила, как сколько-то лет назад врачам надоело решать вопрос «будем лечить или пусть живет?», и меня все-таки отпустили домой. Пока решали, новогодние праздники окончательно закончились. В больничном отделении разобрали искусственные елочки и поснимали фальшивые шары, украшавшие коридор. Втайне я надеялась, что нечто подобное произошло в мое отсутствие и у меня дома. Приезжаю. Добрая подруга привозит меня домой на машине. Половину дороги я кашляла и то и дело нервно оглядывалась: все мне чудилось, что больница передумала и гонится за мной с криком «Лечить!». И тут мы приехали. Я дома. Дети и их героическая бабушка, временно сменившая меня на боевом посту, меня обнимают. В кухне чай заварен, лампа горит. Захожу поздороваться с любимым диваном и вижу страшное: посреди комнаты гордо возвышается длинный сухой скелет. Веток нет. Хвои нет. Палка есть. Когда я уезжала, палка была живой елкой. Скелет меня с ужасом смотрит на скелет елки и вопит:
– Что это?! Зачем это здесь?!
– Мам, ты только не волнуйся, пожалуйста! Это палка.
– А где остальное?!
– Остальное все дедушка отпилил и выбросил.
– А это почему не выбросил?!
– А это – он сказал: «Зачем же я буду выбрасывать такую хорошую палку?! Вдруг в хозяйстве пригодится». Нет, себе брать не стал – сказал, им с бабушкой не нужна...
Ну, так я снова отвлеклась. Пока мы шептались, предавались воспоминаниям, явилась следующая семья, очнувшаяся в ночь с тридцатого на тридцать первое: бодрая спортивная мама и трое разнокалиберных (и разнополых) детей. Пока девчушки щебетали, мама с подростком-сыном энергично выбрали самую длинную и толстую из имеющихся в наличии елей. В такой ели я и сама с удовольствием пожила бы, если была бы, к примеру, белочкой. Пока вокруг них суетились зимний человек с напарником, мы задумчиво стояли в сторонке. Вот они купили свою гигантскую ель и поволокли вчетвером куда-то в ночь, выстроившись по ранжиру, как персонажи сказки про репку: мама, старший сын, средняя барышня и самая маленькая девочка. А Жучка с кошкой, наверное, ждали дома. Я как-то забылась, отвлеклась от неясной нам самим цели и спрашиваю снежного человека:
– А как вы тут сидите вообще?! Ведь и ночью сидите. Я вас вижу из окошка, когда не сплю.
– Знаете, – говорит зимний человек, – я уже от дома отвык. Приехал помыться, жена говорит, с тобой и елка не нужна – от тебя такой запах хвойный, как в лесу. Так до утра и ароматизировал квартиру. И душ не помог.
– А утром выветрились?
– Нет, утром снова сюда прибыл.
Этим пересказом незначительного разговора я хочу показать, что никто вокруг не бегал с криками: «Купите елочку скорее, смотрите, какая пушистая!». Мы сами приняли решение, причем действовали слаженно, как и полагается заправским зомби. Я сыну говорю: «Ну, выбирай из этих тощих стволов что-нибудь. За восемь и шесть тысяч не выбирай». Три тощих ствола стоят. Сын нерешительно трогает, разглядывает. Человек ему и говорит:
– Хочешь секрет? Хочешь? Тогда взвесь, какая из них тяжелее.
Одну ель сыну в правую руку дает, другую – в левую.
– Какая тяжелее? Значит, эта и самая пушистая, понял? Распечатать ее тебе?
Раз-раз, сетка слетает. Ель действительно того. Пушистая. Применительно к женской конституции это называется фигура «груша». На этом месте нам полагалось бы потихоньку сбежать. Но мы отчего-то не бежим. Вместо этого мы ее покупаем. И размеры нас не смущают, хоть они, безусловно, и имеют значение. Прощаемся со снежным человеком, несем ель домой. Первая паническая мысль ударила меня в висок на входе в дворовую арку. Мысль была такая: «Что я наделала?!». Вторая мысль явилась при попытке впихнуть елку в подъезд. «Бачили очи, што куповали», – говорила моя бабушка. И очи действительно бачили. Если бы те очи хотя бы иногда подключались к голове, возможно, результат был бы иным. Например, мы бы купили веник и тихо-мирно поставили в синий кувшин – для запаха, как и советовала умная подруга. В дверь пушистая лесная красавица с фигурой «груша» отказалась пролезать. Она снесла с вешалки парочку верхних одежд и застряла в дверном проеме. Потом мы ее все-таки пропихнули внутрь. Бабушка, у которой в этом году случилась собственная трагикомическая еловая история, произнесла грозное слово «обпилить». Все во мне восставало при мысли об обпиливании чего-либо вообще и ночью тридцатого декабря в частности. Сын подумал и сформулировал ценное предложение:
– А давай мы ее выбросим с балкона.
Я напомнила, что у нас нет балкона. Окна, правда, есть, но законопачены на зиму толстым слоем ваты и заставлены вечнозелеными фикусами. Мы оставили ель в покое, то есть в коридоре, застрявшей в проеме двери, которая ведет в комнату старшего сына и наследника. За пушистой снизу елью красиво виднелись руины комнаты старшего сына. Предложение оставить все как есть, а руины замаскировать, где видно, дождиком и гирляндами, тоже не встретило энтузиазма. В конце концов оставили все как есть, взяли лопату и пошли чистить машину. По дороге встретили любимого соседа с двумя лабрадорами. Я говорю:
– Здравствуйте, с наступающим вас Новым годом. Скажите, а у вас есть елка?
– И вас с наступающим Новым годом. Елки нет.
– А может, вам нужна елка? Хорошая. Фигура «груша».
Но нет, соседям не нужна елка с фигурой «груша». Пока мы выдирали из снежно-ледяного плена машину, мне пришла в голову еще одна отличная идея: в нашем же дворе живет женщина, у которой много детей и мало финансовых ресурсов.
– Алло, добрый вечер, с наступающим праздником, скажите, вам случайно не нужна елка? Что? Ах, да, случайно оказалось две. Что? Какой трикотаж? Ах, три кота! Все поняла, вопросов больше не имею. И вас, и вас, и вам...
В общем, ель осталась праздновать с нами. Постепенно все наладилось: одежда из коридора рассосалась временно в кухню, и елка протиснулась в комнату. Синтезатор переехал в другой конец комнаты и перегородил шкаф – хотя, в сущности, зачем нам шкаф?! К тому же все временно в этом лучшем из миров. Сын все праздники, если бы нос у него был как у Пиноккио, вполне мог бы во сне, не сходя с кровати, угодить носом в колючую хвою. А помните, когда у Пиноккио отрастал нос? Правильно, когда он решал приврать. Поэтому мой сын – всегда и особенно теперь – говорит одну только правду: иначе кому охота застрять длинным носом в колючках. Вот и я говорю вам одну только правду: все к лучшему в этом, возможно, лучшем, но одновременно наиболее странном из миров. По нынешним временам нужно, конечно, очень постараться, чтобы поверить, что все к лучшему. Но потом, возможно, все окажется именно так. Зато как она чудесно пахнет, наша елочка! А ведь мы ее для чего покупали, помните? Правильно, для запаха.
