Алексей Соколов
Сытый, дружелюбный и мирно любопытный мишка конца колымского августа 1977 года.
Фото с сайта www.freepik.com
Летом 1976 года я, избалованный столичный юнец, поступивший после окончания МГУ в аспирантуру ведущего института Академии наук по специальности «Геология и разведка месторождений полезных ископаемых», отправился в первый из трех полевых сезонов, чтобы собрать материалы для диссертации, на выбранный ученым советом объект – отработанное оловянное месторождение Индустриальное в Омсукчанском районе Колымы.
В «НГ» от 11.10.23 («И наступила Колыма»), 25.10.23 («И наступила Колыма – 2»), 21.09.23 («История 18+ про колымскую Полину») я написал не только о том, каким тогда был, но и о незабываемых ушедших навсегда временах – московском и колымском. Воспоминания о них неизменно вызывают теплоту, нежность и любовь к людям, эти времена населявшим. Воспоминания о людях, заполняющих неповторимую Колыму, и есть мое путешествие по времени.
Сегодня я расскажу очередную историю из своей колымской эпопеи.
***
В один из теплых дней конца августа 1977 года важной бумагой, завладевшей моим вниманием, оказалась телеграмма. Ее привез с поселковой почты наш шофер Дмитрий Тихонович.
Телеграмма затмила мою упорядоченную до минут полевую лагерную жизнь, поскольку имела категорию «срочная» и была подписана заместителем директора моего родного института Георгием Дмитриевичем Гладышевым. От одного вида этой подписи под настигшим меня документом я ощутил внутренний трепет. А все потому, что тов. Гладышев был личностью легендарной. Наш зам. директора, в прошлом многолетний кадровый сотрудник органов, понятное дело, знал все про всех. К тому же обладал манерой общения с нами, салагами, абсолютно завораживающей – с немигающим, всепроникающим взглядом серых глаз, он не терпел ни возражений, ни вопросов. У тов. Гладышева имелась военная инвалидность, вследствие чего левая рука не действовала. Уважение, которое зам. директора вызывал у нас, его подчиненных, было безгранично безусловным.
По прошествии лет 25 после своей смерти зам. директору удалось еще раз привести меня в полнейшее изумление, явившись в удивительно детальном сне с мебелью красного дерева, дубовым столом с львиными мордами, а главное – с длинным разговором, смысл которого испарился сразу же по завершении этого замечательного сноведения.
Так вот, текст телеграммы содержал вежливую, но жесткую инструкцию отыскать моего коллегу, лагерь которого располагался где-то в моем районе, но точно неизвестно где, и сообщить трагическую весть о внезапной кончине его матушки. На меня эта новость произвела разрушительное впечатление, поскольку воспринималась через мою здравствующую молодую красивую мамочку, которую невозможно было связать с подобным сообщением.
По безмасштабной схеме получалось, что расстояние до лагеря коллеги совсем ерундовое, тем более что определенную часть пути до конца автодороги меня должен был везти Дмитрий Тихонович, а потом предстояло идти пешком по тайге в течение всего-то двух-трех часов. А на следующий день Дмитрий Тихонович встретил бы меня на машине по другую сторону массива тайги километрах в 10–15 от места нашего расставания.
Мы стартовали в три-четыре часа дня, а около пяти часов я уже шагал самостоятельно.
Была еще одна новость, полученная перед началом моего похода. Наш общий знакомец, водитель Федор, проживавший в поселке вместе со своей очень яркой, полногрудой подругой-осетинкой по имени Мадина, взял и зарезал ее из ревности непосредственно за праздничным столом с многочисленными гостями. И пустился в бега, не исключено, что как раз в те места, куда я планировал проследовать. Это, несомненно, добавляло адреналина моему настроению перед дорогой.
День моего путешествия был теплым, с мягким солнцем на закате, и даже то, что оно светило в глаза, вовсе не раздражало.
Узкая тропинка вывела на край большой поляны, на середине которой паслась большая серебристо-серая лошадь, что меня совершенно не удивило, хотя должно было бы – местные лошадей не держали. На ходу я крутил головой, изучая местность, пока не приблизился к лошади метров на 30. И тут животное прервало исступленное поглощение чего-то там в траве, подняло голову... и оказалось медведем, который выглядел ложносеребристым из-за оптического эффекта от косых солнечных лучей на закате. Моей мгновенной первой реакцией было замороженное остолбенение, сменившееся вращением головы в поисках спасения, которого посреди поляны быть категорически не могло. Пока голова вращалась, смотреть на медведя возможности не было. Когда же возможность появилась, открылась потрясающая сцена улепетывающего мишки именно по той тропинке, по которой я радостно вышагивал минуту назад. От изумления и страха я не мог сдвинуться с места, безучастно фиксируя убегающего – явно тоже от страха – медведя.
Оторопь прошла, и мне ничего не оставалось, как двигаться дальше. «Всего-то часа два – и все», – подумал я.
Два часа прошли незаметно, темнело очень быстро. Одновременно зазвучали разнообразные голоса птиц и животных, вспомнился беглый Федор, наверняка прятавшийся где-то рядом, под одним из бесчисленных кустов или деревьев. Пока я прикидывал, где может прятаться Федор, на все вокруг спустилась непроглядная тьма, в которой моя тропинка даже не различалась. Стало отчетливо зябко – на Колыме в конце лета ночная температура впадает в резкое пике, в котором мне предстояло просуществовать до утра.
Уже в полной темноте мой личный ангел-хранитель навел на лежащее вдоль тропинки упавшее дерево, на него я и улегся, скрестив руки на груди. Почивание на бревне сопровождалось теперь совсем уж громкими голосами животных, птичьими вскриками и ревом недавно убежавшего медведя, не добавлявших томности сладкой дреме.
Не передать, как совсем скоро меня начало раздражать лежание на бревне… Потому, когда наступила минимальная, но все еще ночная видимость, путь продолжился. Вспоминая расчетные два часа, отведенные мной на дорогу до лагеря коллеги, я проклинал подходящий к концу шестой час прогулки.
Было уже почти семь часов утра, когда передо мной буквально из ничего материализовался небольшой сруб с дымком из трубы. Вместо того чтобы вежливо постучать в дверь, я принялся заглядывать в окна – и неприлично нарвался.
Мой значительно старше меня коллега, плохо узнаваемый без очков, возлежал на широкой кровати. Вместо одеяла на нем эффектно и уютно расположилась молодая сотрудница его отряда, на которой, надо заметить, одеяло было.
Наступила очередь стука в дверь, неожиданного для обитателей сруба, и 10-минутное ожидание под дверью.
Коллега – Владимир Иванович, открывший мне треклятую дверь, находился в полном недоумении. Кто? как? зачем? и почему? – вот неполный перечень вопросов, написанных на его растерянном лице. Одеться Владимиру Ивановичу удалось, и потому он, не сомневаясь, пригласил меня внутрь, где мы застали все еще совсем не одетую девушку. Она лежала под одеялом и смотрела на меня с томным вызовом – от смущения и, надо полагать, окончательно не проснувшись.
Дальше последовала моя реплика:
– Скончалась ваша матушка, Владимир Иванович, и родственники готовы ждать вашего появления на похоронах.
Потом я сообщил коллеге о расписании отправления автобуса, который через 14 часов привез бы его в магаданский аэропорт прямо к самолету в Москву.
Все это время коллега Владимир Иванович глубоко молчал, а потом произнес:
– Знаешь, я не поеду.
Наступила очередь для моего глубокого молчания. В сознании пронеслись медведи, птицы, ночь, бревно, безрукий зам. директора тов. Гладышев и бессмысленный я собственной персоной.
Сруб был оставлен в безмолвии и после короткого совещания с местным Иваном Сусаниным, нанятым коллегой для сопровождения, мой дальнейший маршрут к месту встречи с Дмитрием Тихоновичем был утвержден.
Путь через поредевшую тайгу, широкие поляны и множество журчащих ручьев постепенно поднял-таки мне настроение. И в этот момент послышался гул непонятного происхождения, становившийся все громче и превратившийся наконец в до боли знакомый Ми-8.
Вертолет спикировал прямо на меня и выпустил лихо выглядевших милиционеров с калашами наперевес. «Стоять, руки в гору!» и еще что-то подходящее было выкрикнуто и завершено отменой всего этого после понимания того, что я не тот, кто им нужен. Охотились за убийцей Федором. Главный показал мне фотографию застолья (по ней собирались опознавать убийцу) – счастливый Федор сидит, обнимая свою красавицу Мадину. Стало очень грустно. Я пообещал органам сообщить, если по дороге мне попадется Федор.
Еще через два часа меня встретил Дмитрий Тихонович. Признаюсь, что от этого настроение мое особенно не улучшилось и оставалось неулучшенным еще долго.
Потом была моя телеграмма в Москву, рапортующая об отказе коллеги поехать на похороны матушки. Телеграмма писалась мной без веры в то, что приходится писать такое.
Глядя на себя, существовавшего летом 1977-го, пришлось признать собственную полную неспособность оценивать поступки других и решать возникшие проблемы в соответствии со своими глубинными убеждениями. Вовсе недостаточно было гордо покинуть сруб коллеги с голой девушкой под одеялом, держа фигу в кармане. Нужно было взять коллегу за оба уха и трясти до окончательной его убежденности, во-первых, в том, что лететь в Москву необходимо немедленно и, во-вторых, что это единственно правильное решение.
Вот такую очевидную пользу принесла мне временная должность курьера по высочайшему поручению.
