Как группа Holy Joy в 90-м приехала в Россию

Филологические девы. Москва, февраль 1992 года, общежитие МГУ на проспекте Вернадского. Фото из архива автора

– У Band of Holy Joy концерт в Горбушке!

– Когдааааа?

В первый раз сумасшедших англичан, играющих альтернативный рок, привезли в 90-м. С поправкой на местные вкусы промоутер московского концерта выставил на разогреве у них «Крематорий», тогда очень популярный и ничем не похожий на лондонскую группу.

В университетское общежитие на проспекте Вернадского их притащил наш приятель Олег Пшеничный – тогда журналист газеты «Комсомольская правда». Мы, компания первокурсниц филфака, к числу утонченных ценителей британского инди-рока не принадлежали. Строго говоря, мы вообще ничего не знали о нем. На концерте не были, но, без усилий заполучив экзотическую компанию, чуть не лопнули от детского восторга. Началась настоящая жизнь! Только бы не сон!

Утром следующего дня взъерошенный солист группы Джони в широченных штанах бродил босиком по общежитскому коридору, плохо соображая, где он находится и главное – почему.

ДСВ – «Дом студента на проспекте Вернадского», могучая 22-этажка на высоких бетонных лапах, место, где клубилось много разного народа, не имеющего прямого отношения к учебе на четырех гуманитарных факультетах МГУ: юридическом, историческом, филологическом и философском. Даже по меркам вольного студенческого быта того времени явление живых рок-англичан – событие ошеломляющее. Мы были ранены в самое сердце этими ангелами от музыки. В коллективном воображении юных филологических дев веселая и вполне безумная пьянка превращалась в миф то ли о прекрасных принцах, то ли об инопланетянах, возникших из ниоткуда и в никуда растворившихся.

Но необещанного, оказывается, тоже три года ждут. Июнь 93-го, концерт в Горбушке – второе пришествие группы The Band of Holy Joy в Москву.

Как настоящие фанаты, мы едем в ДК имени Горбунова. Ужасно волнуемся, чувствуем себя избранными, посвященными. Гадаем, понимает ли кто-нибудь масштаб происходящего? В одном вагоне с нами благообразное семейство: бородатый папа в очках с задумчивым животом, в меру элегантная мама и мальчик лет 10–11. Эти точно не в курсе – скучные, взрослые, обычные. Только Holy Joy заиграли, тот самый папа подскочил и задвигался под музыку причудливыми, хаотичными зигзагами, а мы, не веря своему счастью, таращились на наших англичан. Меланхоличного барабанщика Билла, сосредоточенно отбивающего ритм, не узнать: так расплылся и гораздо печальнее своей версии 90-го года. Новенький скрипач красив до невозможности. Вокалист Джони так же хнычет и шепчет в микрофон. По-моему, музыки мы почти не слышали.

Включили свет, немногочисленная публика потянулась к выходу, а мы вчетвером остались в пустеющем зале.

Самая бойкая из нас Наташка Карпова двинула за кулисы:

– Надо пойти поздороваться!

– Ты с ума сошла?!

– Это глупо, они не помнят нас.

– Что ты им скажешь?

Фотография – пропуск за кулисы. Москва, 1990 год.  Фото из архива Натальи Карповой

Мы переминались на площади перед ДК, а Карпова все не выходила из здания. Подъехал автобус, какие-то люди заносили в него аппаратуру, а потом музыканты стали рассаживаться между кофрами с инструментами. И мы бочком-бочком тоже зашли.

Наташка была очень убедительна. Наверное, она все решила еще за кулисами.

– Они едут в Минск. Мы только проводим их на вокзал.

На платформе кочевым музыкальным народом молчаливо дирижировал продюсер тура литовец Витаутас. Англичане шумною толпою грузились в вагон, белорусская проводница неуверенно спросила насчет билетов.

Глаза Карповой горели, она была прекрасна.

– Они зовут с собой. Поехали! Я одна не смогу. Танька, прошу тебя!

Трио дружно подхватило.

– Танька, поезжай! Мы бы и сами, если б могли. Давай!

С собой ни денег, ни документов, ни вещей. Я проклинала свою податливость.

Мы зашли в купе.

– Девчонки!

В Минске нас ласково, будто старых знакомых, приветствовал пухлый добродушный парень. Holy Joy принимали как официальных посланцев английской музыкальной культуры. Их поселили в центре города: пышно драпированные шторы, полированная мебель, белизна накрахмаленных скатертей и завтраки-пиры с красной икрой. Патлатые музыканты в мятых джинсах и растянутых майках в декорациях советского шика. Про когнитивный диссонанс мы тогда еще не знали, но ощущали его отчетливо. Опекали и развлекали англичан прогулками по монументальному городу-герою, застольями, разговорами о высоком. И кульминация – концерт в огромном зале, забитом счастливой публикой.

Среди веселых, умных, свободных, талантливых парней двусмысленность нашего положения растворилась без остатка. Долгий и невозможно прекрасный день и ночные бдения после концерта на грани между явью и галлюцинацией. Гостиничный коридор, укутанный ковролином, и мы на полу со скрипачом Крисом о чем-то увлеченно треплемся. Номера нараспашку, почему-то голый звукорежиссер, испуганно оглядываются люди в пиджаках. Не вспомнить, о чем говорили, о чем смеялись, только ощущение полноты, переизбытка, чреватого эмоциональным токсикозом после пробуждения.

Тур продолжался. Следующая точка гастролей – Питер. Я делала вид, что хочу вернуться в Москву. Неловко жить за чужой счет, нехорошо так надолго уходить в отрыв, ну погуляли и хватит.

Не хватило.

В поезде Минск–Санкт-Петербург случился единственный в моей жизни концерт в вагоне-ресторане. Начальник поезда, узнав, что везет музыкантов, попросил уважить простых тружеников железных дорог.

Парни играли битлов и роллингов, проводники и проводницы отплясывали с небелорусской страстью. До последнего державшийся невозмутимо Витаутас, размахивая майкой, забрался на стол, устоял на нем и дал жару. Ночью состав разгоняется до приличной скорости, но электрогитары и электроскрипка перекрикивали стук колес и порывы ветра, бьющего в открытые окна.

Питер встретил неприязненным похмельем, а как же иначе… Мрачные представители местной рок-тусовки повезли группу на саунд-чек в знаменитый ДК имени Кирова. И все это деловито, молчаливо. Отодвинутые от музыкантов, мы вроде возвращали себе субъектность: купить необходимое, сходить в Эрмитаж, говорить и молчать по-русски. Мы пытались вспомнить себя и переварить произошедшее.

Holy Joy выступали в компании лютых ленинградских панков: «Нож для фрау Мюллер», «Автоматические удовлетворители» и кто-то еще. Унылая нищета ДК, полупьяные зрители – ужасно хотелось бежать не оглядываясь от физически ощущаемого питерского безумия. До начала концерта мы успели поспорить с красавчиком Крисом о Раскольникове. Плевать было на Родиона Романовича с Федором Михайловичем вместе, но уже с Минска мы с Наташкой сознательно или не очень соперничали за его расположение. За нашим спором внимательно и грустно наблюдал барабанщик Билл.

Прогулка по разведенному мостами Питеру, можно сказать, триумфально увенчалась визитом в ночной клуб. Дамы в вечернем, бандиты в смокингах замолчали при нашем появлении. Нищие студентки никогда бы не прошли фейс- и дресс-контроль, но к этому моменту мы уже в майках The Band of Holy Joy и с ощущением как минимум принцесс. В воспоминании почему-то оборванный звук внезапно замолчавших скрипок. Но, кажется, в этом споре памяти и воображения ничего из реальности, кроме торжествующей над любыми конвенциями свободы.

Мы ночевали в какой-то адской то ли общаге, то ли квартире в Купчине. Было холодно, было жарко. Один бесконечно длящийся поцелуй с Крисом. Мы ушли с Карповой, когда англичане спали. Не хотели сентиментальных прощаний и нелепых объяснений в любви. На туалетной бумаге написали искреннюю, восторженную записку о незабываемых днях, о счастье, о радости и наверняка о чем-то еще важном – не помню.

Тускло рассвело, мы брели через бурьян и пустырь к трамвайной остановке и плакали. Плакали, все понимая. И не желая понимать. Обратную дорогу в Москву почти все время молчали.

– Не хочется никому рассказывать, раздергивать на слова, жесты, истории. Заболтаем, и ничего не останется самим.

Приблизительно так сказала Наташка. Конечно, мы не удержались. Болтали, рассказывали, повторяли снова и снова. И в этих рассказах всегда был один очень важный для меня эпизод. Июньский вечер 93-го. Мы садимся в автобус у ДК Горбунова, барабанщик Билл смотрит внимательно и печально и говорит:

– Я тебя помню.