И наступила Колыма

Первые недели на Колыме. 1976 год.  Фото из архива автора

Колыма как название стоит в ряду судьбообразующих/определяющих событий в моей когда-то еще очень молодой жизни. Судите сами: окончание школы в 1970-м – поступление в МГУ, потом отъезд/приезд из военного лагеря, поступление в аспирантуру ведущего института Академии наук по моей специальности «Геология и разведка месторождений полезных ископаемых», и вот он, барабанный бой – утверждение района работ для моей диссертации – отработанное и заброшенное оловянное месторождение Индустриальное в Омсукчанском районе Колымского края. И наступила КОЛЫМА – место, где в течение трех долгих полевых сезонов мне предстояло собирать материал.

Возвращаясь к истинности оценок, следует упомянуть важнейшее обстоятельство: теперешний я относится к тогдашнему мне – избалованному юнцу – с нескрываемым презрением по любому понятным причинам. Безграничное обожание всеми членами семьи с огромными возможностями, полное отсутствие проблем в сладко-безмятежно текущей жизни с исполнением большей части капризов, включая непредставимое для окружающих начала 1970-х владение собственным автомобилем (уже на первых курсах МГУ!), легкий успех у толпы девчонок. Это и многое другое породило банальный человеческий типаж – не жадный, добросердечный, но крайне эгоцентричный и нередко самовлюбленный мажор, для которого выражение «тяжелая жизнь с часто неразрешимыми проблемами» оставалось звеняще-пустым звуком.

И на этого манекена – меня навалилась немыслимая до того ответственность за работу (причем надо было сделать ее эффективной) не только свою, но и семи человек из отряда, начальником которого я оказался. А значит, за бюджет, организацию полевой жизни этих людей и, наконец, за противостояние по определению враждебному окружению – социальному, уголовно-процессуальному, короче говоря – окружающей, невообразимой раньше КОЛЫМЕ.

Свое внутреннее состояние в момент начала колымской жизни со всеми ее деталями я, как и много лет спустя, определял предельно нелестно для себя. А именно по Федору Михайловичу – «тварь дрожащая». Я опасался последовательно всего на свете и прежде всего впечатления, которое производил на окружающих – как выглядел, как по-начальнически жестко разговаривал, как требовал делать все быстро… Мое замечательное семейство приняло участие в моей колымской жизни с первых ее мгновений, еще в Москве. Тут же была привлечена Нюра, продавщица гастронома у Рижского вокзала, королева дефицита, многолетняя знакомая моей бабушки. Настолько многолетняя, что меня она знала с младенчества. Так вот, драгоценная Нюра получила заказ на пару ящиков тушенки и сгущенки для любимого меня.

Автобаза Академии наук выделила экспедиционный ГАЗ-66 с соответствующей яркой цветной эмблемой на обеих дверях и замечательного водителя-белоруса Дмитрия Тихоновича. В нем я, по привычке детства любить водителей своего дедушки-академика, души не чаял («Моя Удельная», см. «НГ» от 10.08.23). Тем более что Дмитрий Тихонович гипнотизировал меня потрясающими историями про оккупированную фашистами Белоруссию с правдой о партизанах и о том, что в молодости он почти заменил своего дядю на должности личного шофера знаменитого писателя Александра Фадеева, чье самоубийство этому помешало.

Крытый брезентом грузовик был набит палатками, сундуками, продуктами, плитой для готовки еды с запасом газовых баллонов и прочим лагерным оборудованием, погружен на железнодорожную платформу и отправлен в далекий путь во Владивосток под присмотром Дмитрия Тихоновича.

В 1996 году в Магадане установили мемориал «Маска скорби», созданный Эрнстом Неизвестным в память о жертвах политических репрессий.  Фото РИА Новости

В аэропорту мы, усевшись кто в кабину, кто в кузов, отправились в 571-километровую дорогу до горнорудного поселка Индустриальный, расположенного около местной столицы Омсукчан.

Магадан–Палатка–Снежный–Уптар–Сокол–Хасын–Атка–Омсукчан (Индустриальный). Пункты нашего маршрута вызывали нечто похожее на щемящее волнение от возвращения в места необъяснимо важные, что, очевидно, было связано с великим Варламом Шаламовым и его существованием на Колыме.

Началось все с ощущения трассы, по которой мы весело и накатанно двигались, вертя головами и выражая состояние «мы в восхищении». А потом на меня накатила и накрыла, как песчаная буря в монгольской пустыне, другая реальность – с корнями в колымских текстах Шаламова, проникшая глубоко под кожу, сидевшая в засаде и имеющая свойство вдруг возникать и замещать текущую сравнительно сладкую, как патока, реальность. Именно таким образом веселая поездка по трассе Магадан–Хандыга, а конкретно по ее знаменитому отрезку под названием Серпантинка (в честь печально известного расстрельного лагеря) заместилась простым и доходчивым текстом: «Голодные, измученные, оборванные и больные, с обмороженными лицами и руками, в обуви из рваной телогрейки в шестидесятиградусный мороз, ученые и поэты, военачальники и артисты, конструкторы и летчики, врачи и писатели долбили эти гигантские скалы кайлом, прокладывая дорогу. И трасса эта сегодня – вечный памятник всем тем, кто, живя на Колыме «пил горе горстями допьяна» и строил дорогу жизни для многих поколений. Расстрелянные, умершие, замерзшие строители Серпантинки, все они остались вдоль дороги. И нет никакого преувеличения, когда мы говорим, что дорога построена на костях человеческих». А сводящая скулы добавка – расстрельные акты времен строительства Серпантинки за невыполнение дневного плана: 4 февраля 1938 года – 56 человек; 5 февраля – 17 человек; 24 февраля – 204 человека…

Неожиданно восприятию Колымы как явления поспособствовало семейное обстоятельство, о котором я обычно не вспоминал. Мой отчим, капитан дальнего плавания, был родом с Урала. Отец капитана (как и сын) носил мутную фамилию Римша, звали его Герберт. Он занимал до войны должность главного инженера крупного горнорудного комбината, а потому имел ТТ. Раз так, однажды его привлекли к поимке сбежавшего из лагеря крупного уголовного авторитета. А потом случился арест главного инженера по делу о троцкистском заговоре, не исключено, что его мутная фамилия этому поспособствовала. И отправился Римша на Колыму – от этого эпизода осталась зарисовка длинной череды вагонов, перевозящих заключенных. В результате работы на подземной золотодобыче Римша начал доходить. И тут Господь подмигнул – свел доходягу главного инженера с тем самым уголовным авторитетом, который был пойман с участием того самого ТТ. Уголовный царь был начальником на золотом прииске и забрал Римшу к себе – доходягу излечили от цинги, откормили и обласкали.

В моей памяти ютилось еще одно исторически архиважное заявление з/к Римши: «Будучи многолетним членом Коммунистической партии, торжественно заявляю о своей безусловной невиновности, а следовательно, совершенной в отношении меня ошибке советскими органами правосудия, и моей безусловной уверенности в виновности окружающих меня заключенных, осужденных по политическим статьям».

Вот примерно так всем этим я был заряжен к моменту приезда к месту расположения нашего палаточного лагеря, в котором предстояло просуществовать три долгих месяца текущего и шесть месяцев следующих двух сезонов... 

Окончание читайте в «НГ» от 25.10.23