Год 1953-й, переломивший историю

Стремясь на похороны Сталина, люди не предвидели трагедию Трубной и окрестных улиц.

Почему-то именно круглые даты порождают особые чувства и приливы воспоминаний. Потому, что они круглые – или потому, что какие-то события этого времени запомнились крепче, чем в другие годы?

Мы любим праздновать 100-летние и 200-летние даты со дня рождения великих людей. Но мы также любим и круглые годовщины их смерти. Мы привыкли вспоминать события, которым не были ни современниками, ни их жертвами, но которые почему-то прочно поселились в наших календарях. Впрочем, и без 100-летних юбилеев круглых дат в жизни достаточно.

70 лет назад по Земле шел 1953 год. Год знаковый. Год общий и год личный. Год, переломивший историю, но, как оказалось, сделавший это не совсем качественно. Не навсегда.

Где-то в январе отца тихонько «отставили» от выращенного им буквально из ничего конструкторского бюро. На кремлевской кухне бурлило «дело врачей», и фамилия в эти дни решала судьбу многих людей. Все закончилось для нас более-менее благополучно, но долгое эхо очередной тревоги осталось.

В марте умер диктатор. Тогда со слезами на глазах говорили (искренне или для вида) «скончался»; маме с трудом удалось уговорить мою старшую сестру не ходить на похороны. Трагедию Трубной и окрестных улиц еще не предвидели, но чего-то, связанного с грозным покойником, инстинктивно боялись. Особого горя в семье не ощущалось, только смертельно больная бабушка почти кричала: «Лучше бы я умерла!..»

Она умрет через два с половиной месяца, и эта смерть станет для меня первым настоящим потрясением в жизни. Когда ее гроб опускали в могилу на Пятницком кладбище, я кричал: «Бабушка, бабушка!», поняв, что все в этой жизни безвозвратно.

В мае 1953-го я окончил первый класс и впервые в жизни отправился в пионерский лагерь. На вторую – июльскую – смену. Лагерь был недалеко от станции Румянцево по Рижской дороге. Помню какое-то походы, плавленые сырки в сухом пайке. И странное ощущение не самостоятельности, а наоборот – какой-то рабской зависимости от расписания, от жизни под звуки пионерского горна… Помню и первую попытку научиться плавать. Успехом это начинание завершилось только спустя три года, на венгерском озере Балатон, куда мы попали благодаря командировке отца.

А в июле страну оглушил арест «дорогого товарища Берии». Его портрет с выколотыми по тогдашнему обыкновению глазами, мальчишки из нашего отряда таскали привязанным на веревке по всей территории пионерлагеря. Знаменитая частушка «Берия, Берия вышел из доверия, а товарищ Маленков надавал ему пинков» настигла меня только ближе к осени, уже во дворе нашего дома, но запомнилась сразу. Что самому «товарищу Маленкову» дадут такой же (пусть и не смертельный) пинок несколько лет спустя, мы как-то и не думали. Время шло, и в тот год я, пожалуй, впервые начал почти физически ощущать его мерную поступь…

Проверенным «путеводителем по времени» в 1953-м был комнатный репродуктор. Описывать черную, «вместительную» тарелку репродуктора послевоенных времен нет смысла: она маячит во многих кинолентах, снятых «по мотивам» этого времени, упоминается в разных книгах. Наш репродуктор был обычным трудягой. Он висел у нас в маленькой комнате, сразу за входной дверью, справа на гвоздике. В мое время звука у него оставалось уже не так много, как в его юности, и, чтобы я мог прослушать до конца очередную передачу Клуба знаменитых капитанов или любимую «Угадайку», приходилось карабкаться на стул, почти прижиматься к его широкому черному «уху» и до предела откручивать регулятор громкости. Полновесности звука мешала и заклеенная, но, видимо, сильно влияющая на него дырка на картонном боку репродуктора. Как бы там ни было, но первые годы моей жизни этот репродуктор был практически единственным окном в мир звуков, новостей и всего того, что было за пределами нашей квартиры.

Потом его сменил пластиковый ящичек нового репродуктора, который стоял уже на кухне и исправно «бормотал» все отведенное ему время – с 6 утра до 12 ночи (от гимна до гимна, который в те времена играл роль и колыбельной, и побудки). Конечно, этими часами работы нашего «информатора» мы полностью никогда не пользовались, но неиспользованная возможность – тоже возможность!

Если уж я вспомнил о репродукторе, то грех не вспомнить и о заполнении тогдашнего эфира. Новости (честно признаюсь) меня в мои девять лет не слишком занимали. «Моими» были «Пионерская зорька» (передача, несомненно, идеологическая, но с какой-то живинкой, позволявшей в те годы этой большевистской заданности не замечать). Любезная сердцу «Угадайка» с тремя постоянными персонажами: пионером Борей, его то ли соседкой, то ли сестрой (не помню сейчас) Галей и всезнающим дедушкой, голос которого (если я правильно помню) принадлежал артисту Ханову. Там еще появлялась время от времени почтальонша Маруся, которая приносила дедушке письма от слушателей с ответами на два-три неизменно задаваемых в передаче вопроса.

Песни, передаваемые по радио (те, что помню), такую роль в моей жизни, как «Клуб» или «Угадайка», не играли. Да и были они какие-то слишком бодрые, глуповато-радостные для того, чтобы запасть в душу. Что помню? «У дороги чибис, у дороги чибис; он кричит, волнуется чудак…» и неизменные по всяким праздникам «Взвейтесь кострами синие ночи,// Мы пионеры – дети рабочих». Или немного лирическая, а поэтому заставлявшая прислушиваться: «И звенит под ногами каток…» А из взрослого репертуара, конечно, Александрович, Бунчиков и Нечаев – «Не нужен мне берег турецкий» (очень актуально сегодня!) и кто же там еще?

Господи! Какая ерунда помнится!

Телевизора в нашем доме в те времена, естественно, не было. Не по карману. Но впервые я увидел это чудо техники именно осенью 1953-го, когда мы с отцом отправились в гости к каким-то его дальним родственникам, которые жили в еще не снесенном доме перед строящимся главным входом на ВСХВ (будущую ВДНХ). Домик был старым, одноэтажным, деревянным, но родственники, очевидно, были людьми не бедными, раз сумели купить телевизор «Ленинград», упрятанный в одном корпусе с радиоприемником. Как сейчас помню: телевизор включили для меня, а взрослые о чем-то тихо беседовали за столом. И передачу помню! Это был спектакль по пьесе Тамары Габбе «Город мастеров».

Год 1953-й закончился, как и водилось и в те, и в более поздние времена, оглушительно пахнущей елкой и неизменным салатом «Оливье». Есть ли повод в этом году отмечать его 70-летний юбилей? Даже для меня? Не знаю. У каждого своя система отсчета.