Валерий Вяткин
В Березниках никогда не было католического храма, а ныне вырос трудами таких священников, как Эриха Мария Финк. Фото с сайта www.catholic-berezniki.ru
В 1998 году возник Межконфессиональный консультативный комитет Пермской области (МКК) – первая в России межрелигиозная организация. Автор принадлежит к числу создателей комитета. Был в нем исполнительным секретарем. По долгу службы приходилось контактировать с духовными лицами, вникать в жизнь разных общин верующих. Впечатления от этой деятельности и привели к написанию предлагаемых читателю заметок.
Во глубине прикамских руд
Плавные жесты рук сопровождают его речь. Ясные глаза обаятельно вяжутся с мягкой улыбкой. Эрих Мария Финк – католический священник. Имя напоминает Ремарка. Он попросту – без сутаны. Вся его одежда черного цвета. Священническое достоинство подчеркивает рубашка со стоячим воротничком. Открытая вставка – белая полоска делает воротничок изысканным. Это «форменная» рубашка. Удобный жилет выдает европейца.
Я и семеро студентов беседуем с Эрихом в университете. Составляем четыре стола, вокруг которых садимся. Четыре стола и четыре евангелиста – неужто символ? Священнику предложили преподавательский стул, но он расположился как все.
Он покинул Баварию, чтобы жить в России, хотя на родине имел успех. Известное «фатимское чудо» (сопровождалось, утверждают католики, предсказанием о трагедии России в XX веке) однажды повергло его в раздумья: «За Россию нужно молиться, она ждет делателей». И вот он вглуби Прикамья.
Гость молвил о чуде – я всмотрелся в его черты… И вдруг вспомнил о войне, и душераздирающее «Feuer, feuer!..» («Пли, пли!..») представилось во всей полноте… Нет, не только «фатимское чудо», но и чувство вины за предков – возможно, неосознанное – привело его в Россию.
В Березниках, где он поселился, никогда не было католического храма, а ныне вырос его трудами. При храме устроили социальные службы – «Оазис мира». «Католики – гости в России», – говорит Эрих. И гости приносят дары. Для беспризорных мальчишек он купил поочередно четыре квартиры. В одной жил с привеченными несколько месяцев. Они поначалу – форменная шпана. Речь – мат на мате, отношения выясняли кулаком и ножом. Утром на полу виднелась кровь. От беды не был застрахован и пастырь, живя, как библейский Даниил, – во рву с львами. «Как вы смогли?» – спрашиваю его. «Поддерживала молитва, – был ответ. – Посреди ночи вставал на колени, шепча «Vater unser» («Отче наш» по-немецки) и молитву Святой Деве из Розария (католического богослужения)… Бог их любит», – не сомневался Эрих.
Облагодетельствованная молодежь стала выправляться, и Эриха заменил член общины – началась жизнь приемной семьи. А он по-прежнему весь в работе: организует реабилитацию наркоманов, устраивает новые приемные семьи.
Мгновения нашей беседы как бы составили ожерелье. «Мы видим зарю нового времени, – проповедовал Эрих. – Личность раскрывается через любовь…» А в сумке его, в сторонке, звонил забытый телефон – звучала фонограмма колокольного звона. «По ком звонит колокол?» – вспомнилось мне. Есть «время жить и время умирать», писал Ремарк. Жить, чтобы не умереть для вечности, – так это понял Эрих.
«Неужели уйдешь?»
Приоткрыв дверь храма, я услышал: шла проповедь. Храм был лютеранский. Все сидели – но свободных мест не было, и пришлось остаться в преддверии. Заметив меня, быстро встала пожилая дама. «Пожалуйста, садитесь!» – предложила она свое место. И я сел, претендуя на деликатность.
Местный пастор напоминал об апостолах, их трудах вдали от Иерусалима. Словно в слушании, застыло пламя свечей. Но плыл кораблик на панно, что украшало скромную трибуну.
Осматриваюсь по сторонам – вижу и тех, с кем уже общался. Вот один из интеллектуалов, известный и как православный верующий: лицо его застыло во внимании. А вот супруга пастора. Проходя мимо, коснулась моей руки: «Очень рада вас видеть». То было долгое скользящее прикосновение. Тронута была и моя душа.
Уже звучала духовная песня. «Неужели уйдешь?» – пелось в ней. Смотрю на интеллектуала, заглядываю в свою душу. Но не нахожу ответа.
В лютеранском храме
«А теперь помолимся в тиши», – призвал прихожан пастор и преклонил колени. Все замерли. Тишина вязалась со строгим интерьером, который не изобиловал деталями. Выделялся зеленый гобелен: две крупных буквы – альфа и омега – виднелись на нем: «Я есмь Альфа и Омега…» (Откр. 1: 8).
Три желтых листочка мелькнули за окном: каждый однотонен с крестом в алтаре, каждый, как капелька тишины. Но гул «попсовых» ритмов донесся снаружи. Вот он рассеялся – и слабое эхо органной музыки точно восприняло ухо. Ведь полной тишины никогда не бывает, в любой тишине растворены звуки. Но будет окончательная тишина, когда исчерпается мир и опадут все листья: от альфы до омеги…
Смешенья
Зашел к староверам на архиерейскую службу. Начало июля. Двери в храме открыты из-за жары. Плывет благостное пение. Но по улице проносится машина. Музыка, звучащая в ней, нагло врывается в храм: средневековые крюки и современные ритмы – какая нелепая смесь!
Взглянул на стоящего рядом старовера – почти канонический образ: роскошная борода, рубашка навыпуск с подпояской, наготове подручник. Но вот вопиющий диссонанс: рука старовера обильно татуирована. Опять отвратительное смешенье…
Смешенья стали символом порчи – наверное, очень зловещим. Кровь галилеян смешал с их жертвами Понтий Пилат (Лк. 13: 1).
Святая тишина
За час до Розария зашел в костел. Сидя на скамьях, безмолвствовали восемь монахинь. Два ордена – «единство во Христе». Не было сомнений, они молились. На улице громыхали трамваи, так что звенело оконное стекло. Но это не мешало глубочайшей тишине. Она творилась каждой из сестер. И думалось: чем больше монахинь – тем больше тишины. И царствовало над всем изображение Девы Марии. Она благословляла святое безмолвие.
Пермь приносит надежду
Заглянул к пермскому муфтию. Согласовав необходимое, «берусь за шляпу». Но муфтий разговор не закончил: «Только что вернулся из Дамаска, где поклонялся Иоанну Крестителю: долго молился пред его мощами», – удивил меня мусульманин. «Это великий подвижник», – подхватываю тему. «Да, да», – соглашается муфтий. И тут вспоминаю, что именно сегодня по православному календарю день святого Иоанна.
Мир пугают столкновением цивилизаций, но по-прежнему зовет Креститель – сделать гладкими пути неровные (Лк. 3: 5).
Кошерный день
Стою на перекрестке, рассказываю знакомому о местном раввине. Ба! А вот и он сам. Серенькое пальто отнюдь не авантажно: нижней пуговицы по-прежнему нет, верхняя пришита на голубую нитку. Бледный и сосредоточенный, он весь не от мира сего. «Рав Шмуэль, шалом!» – приветствую его. Восторгаемся чудом: раввин встретился именно в тот момент, когда заговорили о нем, причем вдали от синагоги. Вот любезно распрощались, и раввин растворился в толпе. И вдруг подумалось: день был весь как бы кошерный. Когда на улицах духовные лица, мир кажется не таким безумным.
Девятое Ава
«Не спеши, остановись!» – окликнул меня на улице старичок. Вглядываюсь – Хаим Векслер, приятель, с которым не виделись лет пять, – приятель, несмотря на разницу в возрасте. Осунулся, еще больше поседел. Разговорились, и я пошел провожать его до автобуса.
«Уже пятнадцать лет, как нет моей дочери – единственного ребенка», – делился Хаим сокровенным. И я вспомнил, как он, еврей, женатый на украинке, слегка возмущался иудейским законом, не позволявшим ему считать дочь еврейкой.
«Холодно мне», – пожаловался Хаим, невзирая на лето, и я поправил его сбившийся шарф, задернул до конца молнию куртки.
Хаиму уже 73, но он продолжает преподавать. «Много ли часов?» – спросил я. «Самая малость, – был ответ, – время, друг, время… Грачи улетели…»
Синагогу посещал он редко.
Ветер усиливался. И вдруг показалось: Хаим почувствовал свою бесприютность. Несостоявшийся еврей думал о приближении смерти.
Подъехал автобус, и, заметно сутулясь, Хаим шагнул на ступеньку, как бы борясь с тоской. По иудейскому календарю было 9 Ава – день скорби еврейского народа. Скорбел и Хаим. Пожелав в мыслях ему состояться, я побрел своей дорогой.
Пермь
Константин Ремчуков 
комментарии(0)