Алексей Соколов
Лето на даче, в дивном месте, наполненном чем-то необъяснимым. Давным-давно. Фото из архива автора
Бог с замыслами,
Бог с вымыслами.
Марина Цветаева
С избирательностью воспоминаний бороться трудно и вряд ли надо. Фрагменты, почему-либо оттесненные в глубины памяти, выплывают без очевидного повода.
Тем острее боль от вроде бы нечаянно поданных кем-то знаков. Знаков, нуждающихся в истолковании? Я все еще не решил. Вернее, не решил решиться истолковывать.
* * *
Хорошо помню себя с пяти лет.
Конец 1950-х.
От шумной улицы, еще недавно носившей название 1-й Мещанской, а ко Всемирному фестивалю молодежи и студентов в 1957 году ставшей проспектом Мира, наш двор отгородился большим каменным жилым домом Министерства путей сообщения с двумя гулкими арками.
С другой стороны – Дом профессоров, построенный в 1935-м, к переезду Академии наук из Ленинграда в Москву. В этом доме жил я – с мамой, дедушкой-академиком и бабушкой.
С третьей стороны наш дом прикрывала стена огромного гаража, там же примостились помойные баки.
С четвертой стороны большие железные темно-зеленые ворота буквально замыкали пространство двора.
Образ этих ворот неразделим с фигурой дворникa Абзая – лютого (как тогда казалось) татарина, наводившего страх на мелюзгу вроде меня тогдашнего.
Жил Абзай с семьей (жена, сыновья – Зинур и Ахмет – непременные участники всех дворовых драк) на втором этаже двухэтажного деревянного домишки для обслуги Дома профессоров.
Там же проживала полуслепая горбунья – лифтерша Лиза с сыном Мишей – долговязым прыщавым подростком, с лица которого не сходила полуулыбка. Мишу я всегда видел со скрипичным футляром.
Другие насельники деревянного строения были не столь колоритны, а потому оставались редко замечаемыми.
В «деревяшке» располагалась и контора, чьи сотрудники присматривали за вверенным им домом.
* * *
|
|
Вот я на руках у няни Фузи, рядом – овчарка Дайка. Фото из архива автора |
На лето мы во главе с дедушкой переезжали в дачный поселок Удельная по Казанской дороге. Совсем рядом – Малаховка и знаменитое Малаховское озеро.
Дивные места, наполненные чем-то необъяснимым.
...брезжил над нами
Какой-то божественный
свет,
Какое-то легкое пламя,
Которому имени нет.
Это Георгий Адамович. Сказано не об Удельной, но и об Удельной тоже!
|
|
В правом нижнем углу – край первой из семи яблочных ям. Фото из архива автора |
Я не осознавал свое положение барчука среди людей, занятых в строительстве. Всех их я обожал и не знал других отношений. Разница заключалась лишь в степени любви и доверия.
Тогда началась моя многолетняя дружба с мастером-колодезником Анатолием – великаном с доброй улыбкой на широком лице. Он сажал меня на плечи и доставлял к месту работы. А я счастливо хохотал.
Анатолий совсем недавно вышел на свободу после 10 лет в лагере за убийство собутыльника. Но я этого, разумеется, не знал…
Имелся у меня еще один друг – Семен, худой, небольшого роста. Он подрядился вырыть девять ям для яблонь. Как же я радовался, когда Семен спускал меня на дно одной из ям, казавшихся мне бездонными. Там копошились огромные гусеницы, длиннющие червяки, черные блестящие жуки и прочая волшебная живность.
* * *
|
|
Вот я торчу из окна «Победы». Фото из архива автора |
Я жил в окружении обожающих меня взрослых. Очень молодая и красивая мама, добрый-предобрый дедушка, властная бабушка и две няни. Одна – юная деревенская татарка Фузя, которая вообще-то была Фаузией. Но этого имени я не знал, а если бы и знал – не смог выговорить. Другой и главной няней не только для меня, но и для всей семьи была старая Марфа, нянчившая еще мою маму.
Марфа, то и дело тискавшая и зацеловывавшая меня, была вторым по значению человеком в семье – после академика. По крайней мере так я считал.
К обожаемым персонажам относился и старик Иван Иваныч, личный шофер деда, водивший его собственную машину. Была еще казенная «Победа» с шофером Костей, с которым симпатии и доверия у меня не получилось.
* * *
Первым семейным автомобилем у нас стал старый «Москвич», скопированный и воспроизведенный в послевоенные годы советским автопромом с трофейного «опель-капитана».
Я обожал «Москвичок» и все, что было с ним связано, включая запах моторного масла. Между прочим, он преследовал меня уже во вполне взрослой жизни.
В 1957-м дед купил новую «Победу» и вынужденно расстался с «Москвичом». Я был безутешен.
* * *
Ну вот я и добрался до наверняка главного из поданных мне знаков.
12-летний Толик, сын шумливой удельненской молочницы Фроси, днями напролет шатался по поселку и глазел в заборные щели на жизнь богатых и часто знаменитых дачников.
В то самое утро ничто не предвещало Толиной трагической гибели под колесами грузовика через 10 лет. Уже женатый и имеющий сына Толя, руля скрипучим велосипедом и по обыкновению будучи сильно выпившим, выехал на ночное шоссе Жуковский–Москва и не заметил свою ярко горящую фарами смерть.
А пока Толик смотрел, вернее, подсматривал во все глаза.
Справедливости ради следует сказать, что выражение «во все глаза» имело к Толику косвенное отношение. Бодливая корова Мурка, которую держала Фрося, двинула трехлетнего Толика рогом в левый глаз… Но ради той же справедливости надо заметить, что Толику в жизни, а также в проказах хватало и одного глаза.
…Толик шел по улице Дачной и неотвратимо приближался к раскрытым воротам нашей дачи, за которыми стояла шикарная «Победа» цвета морской волны с государственным номером ЭЗ 61–77. Этот номер зачем-то навсегда застрял в моей памяти.
Началось с того, что я уселся за баранку сказочно пахнущего всем новым автомобиля.
Откуда ни возьмись появился Толик и попросился тоже посидеть за рулем. Он тут же оказался на водительском месте благодаря моей беспомощной доброте.
Толик сначала энергично покрутил руль, потом стал шарить по приборной доске и наткнулся на прикуриватель. Немедленно утопил его в положение зарядки и через 10 секунд вынул с пружинкой, раскаленной докрасна. Покрутил раскаленный прикуриватель в руках и, похоже, неожиданно для самого себя прижал его к моей переносице.
Крик не просто огласил окрестность. Как я понял потом, этот крик разорвал мою жизнь на две части. Я простился с миром, в котором был безгранично счастлив, и оказался в другом мире – неизвестном и страшном, пропуском в который и стал раскаленный прикуриватель. Там все было иным – даже окружающие люди стали какими-то серыми и неулыбчивыми.
А еще – появились страшные сны с главным героем Толиком, раз за разом вдавливающим раскаленную пружинку между моих глаз. После безысходных метаний и громкого плача я не мог заснуть до рассвета.
Потом Толик с пружинкой перестал являться в мои сны.
Картина сменилась другой, еще более страшной. Это тоже был Толик, вернее только его лицо – безнадежно мертвое. И было еще кое-что – видение последних секунд перед тем, как лицо стало таким.
Эти секунды были словно лишний кадр при монтаже.
Я смотрел и видел нечто, как смотрят и видят нечто с высоты невысокого птичьего полета. Толик, крутящий педали скрипучего велосипеда, выезжающего ночью на трассу Жуковский–Москва. Яркие фары неумолимо надвигающегося «МАЗа».
* * *
Как уверяют некоторые, время лечит все.
Не обольщайтесь. На самом деле время лечит почти все.
Я часто ловил и, увы, продолжаю ловить себя на том, что разглядываю лица окружающих. Называю это «синдром Толика». Я невольно жду, когда живое лицо превратится в посмертную маску.
* * *
– Хочешь поговорить об этом?
– Хочу. И говорю о моей Удельной. Удел – часть, доля, данная, уделенная, выделенная, участь, жребий, судьба.
