Юрий Гуллер
Для футбольного матча подходит любое место. Фото РИА Новости
Настоящего, «классического» двора у дома, где я родился, вырос и провел добрую половину своей взрослой жизни, не было. Фасадом наша пятиэтажка выходила прямо на Малую Марьинскую улицу, получившую название от близкой к дому бывшей Марьиной деревни – вотчины графа Шереметева.
От узкой проезжей части улицы дом отделяли широкие цветники, расцветающие каждым летом душистым табаком и разноцветными бархотками. Рассаду для них выращивали в существовавшем на нашем заводе (дом был заводским, построенным для работников завода «Калибр») «цехе озеленения». Этот «цех» работал не покладая рук и снабжал цветами не только окрестности калибровских домов, но и (в первую очередь) территорию самого завода. Недаром же «Калибр» в первые послевоенные десятилетия называли «завод-сад». Да, да – было и такое в тогдашней жизни! Может быть, людям просто хотелось хоть чуточку расцветить усталые и серые будни многоцветным ковром перед окнами?
А за проезжей частью улицы (где-то до середины 1950-х булыжной, а потом – асфальтовой) начинался сквер. Он и был нашим «двором», где мы играли в ножички, отмерялы, штандер, пряталки, где прогуливались бабушки с малышами и где мы ухитрялись находить полянки для футбольных матчей.
За узким – метров 50 в поперечнике – сквером начинался овраг, или откос, как он именовался на местном наречии. Происхождение его было туманным. Видимо, он совмещал в себе естественность многочисленных московских оврагов, проложенных ручьями в глинистых ледниковых отложениях, и плоды трудов человеческих.
О первом напоминала узенькая речушка, истоком которой служили родники, находившиеся под железнодорожным мостом Октябрьской железной дороги, и которая уже в паре сотен метров от истока зарастала осокой, ряской и многочисленным мусором, бог весть какими путями попадавшим в овраг. А об участии в формировании местности человека напоминала насыпь, сделанная еще в XIX веке на правом берегу речушки, по которой время от времени пробегал допотопный паровозик с несколькими прицепленными платформами. Его путь заканчивался у ворот «Калибра», хотя на старых картах города здесь была обозначена соединительная ветка двух соседних железных дорог.
Сквер был «парадными покоями» нашего уличного Бытия, где обитали и совсем малышня, и мы, и взрослые жители дома, игравшие здесь в домино, и случайные прохожие, а откос или овраг был нашим тайным домом. На его краю еще лет 20 после войны были видны полузаросшие траншеи бомбоубежища, в которых мы время от времени находили поломанные ложки и пуговицы.
|
|
Зеленая речушка-невеличка здесь пробиралась в зарослях кустов... Фото РИА Новости |
В глинистых склонах откоса мы копались в поисках «чертовых пальцев» (белемнитов), красивых кусков кремня или агата, поскольку наши края – сплошная ледниковая морена с ее сокровищами, принесенными сотни тысяч лет назад откуда-то с Кольского полуострова. Эти «закопушки» помогли мне выбрать свою первую профессию геолога и навсегда привили страсть к различным окаменелостям, хранящим в себе утраченные миллионы лет.
В маленьких пещерках, вырытых в склонах оврага, мы хранили наши «клады», состоявшие из самых неожиданных, но очень ценных вещей. О таких же привычках Тома Сойера мы тогда еще не читали, а потому страшно гордились своей изобретательностью. В овраге мы хоронили своих домашних питомцев. Во всяком случае, мой любимый – первый в жизни! – пепельный кот Пушок похоронен именно там. Здесь же нашли свою последнюю клетку мой чижик и два щегла…
Наконец, овраг был убежищем во время любой грозы, которая могла разразиться над нашими головами. Помню, как однажды, увидев меня, сидящего на краю откоса, мама моего соседа по дому спросила: «Ты не знаешь, где Толик?» На что я совершенно по-взрослому небрежно процедил сквозь зубы: «А … его знает!» Это совершенно взрослое слово, которое я выучил лишь незадолго до этого, казалось мне блестящим способом пообщаться на равных со взрослым человеком.
Помню округлившиеся глаза моей собеседницы и свое внезапное осознание того, что я что-то не то сказал! И тут же рефлекс – убежать, спрятаться! Секунда – и я покатился вниз по склону. Помню, что скитался в тот день по оврагу я довольно долго, но домой все-таки пришлось возвращаться. Маме уже, разумеется, все доложили. Но никакого особого наказания не помню, было просто обильное внушение, что это – плохое слово и так говорить не нужно. Я и не говорил так больше никогда. Во всяком случае, в разговоре со взрослыми. Пока сам не стал взрослым. Впрочем, тема дворовой лексики в жизни нашего поколения – особая тема. Вот только хватит ли мне таланта покопаться в этом пласте культуры?
Речушка, струившая свои далеко не чистые воды по дну оврага, на несколько метров ниже параллельной ей железнодорожной насыпи, была явно не судоходна. Но она существовала, в зарослях по ее берегам квакали лягушки. По ней можно было пускать кораблики в любое время года, а не только весной… Впрочем, я кажется, начинаю повторяться! Хотя: «…а улица кончалась у мостков./ Зеленая речушка-невеличка/ с щебечущим названием – Синичка/ здесь пробиралась в зарослях кустов./ Не знатная речушка, не царевна,/ прозрачная с отливом синевы!/ И к ней сбегая, Марьина Деревня/ петляла по околицам Москвы…»
Я решился вставить в эти записки несколько строк из своего стихотворения почти полувековой давности, не попавшего ни в один мой сборник по причине наивности и несовершенства. Но ведь и память – вещь не очень совершенная и в чем-то наивная?
Говорят, что московские овраги в старину были традиционным прибежищем разбойников, грабивших проезжавших по разбегавшимся от Москвы дорогам путников. Многие овраги еще долгие годы после своей буйной юности хранили пугающие названия: Голосов овраг (в Коломенском), Живодерный и Разбойный на юге нынешней Москвы… О нашем овраге таких страшных преданий не сохранилось. И для нас он был просто откосом – привычной и все равно немного таинственной страной нашего детства…
И сейчас, проходя по асфальту проезжей части нашей, много лет назад переименованной улицы, я, казалось, слышу журчание Синички, давным-давно упрятанной в бетонную трубу. Или это просто голос уплывшего от нас времени?
