Ольга Фатеева
Лихорадочная августовская жара. Надо успеть насладиться. Фото агентства «Москва»
Проснется кто-нибудь из семьи – само просится на язык: «домочадцев», – муж, например, пойдет в туалет. Кончается август, под утро часа в четыре сумеречно, про четыре часа не знаешь, часы не видно, думаешь радостно, что еще спать и спать. Муж зайдет на кухню попить воды, включит свет. Двери в спальню открыты, свет светит из-за угла, в глаза не бьет.
И поднимается со дна – то ли души, то ли чего-то такого – тревога, детская, безотчетная. Вроде все хорошо, все есть, ну что же, что август кончается – и лето кончается. Они каждый год кончаются, и в детстве так же. В детстве ты как будто всегда ждал чего-то, умел ждать, хотя в детстве ты ни о чем таком и не думал даже, тебе и ждать не нужно было, перед тобой только все начиналось. Ждал разве что подарков на день рождения и Новый год, и этот свет, заворачивающий из-за угла, не яркий, а самый легкий и уютный для четырех часов, как раз тот самый, подарочный. А подарков-то и не хочется, и ждать боишься, и начинать ждать боишься, и боишься, что ждать все равно придется. Сам начнешь и будешь. И опять ничего не получится. Или получится, но не так, как ждалось и хотелось.
***
Тени в августе глухие, размыты, полустершиеся, как давние татуировки на зреющем, но еще не дряхлом теле. В любой, даже самый жаркий час. Солнце на асфальте не обжигает, духота переносится легко, скошенная трава пахнет сыростью.
Часов в пять-шесть вечера на детскую площадку в любом городе подтягиваются подросшие и загорелые обитатели дворов, на время возвращения ставших старыми. Дворовая старость пройдет, надо немного подождать, привыкнется, перестанет быть заметной – до следующего лета и возвращения.
Вернувшиеся дети не узнают друг друга, сторонятся, дуются. Или, наоборот, собирают всех в свою игру, прятки, «пол-лава», ты водишь, тихим и грустным некуда деться.
На скамейках мамы, последние дни отпуска и каникул, быстро проходишь, почти пробегаешь мимо, чтобы не слышать про форму и учебники. Шаги потом замедляются сами, воздух стоячий в августе, тормозит, наваливается тишина, и внутри щемит, и хочется плакать.
***
Наискосок через газон тропинка, трава вытоптана и по привычке не растет, земля затвердела под шагами, бугрится посередине тропы, скатывается пологими канавами по краям. Идешь специально через газон, земля и мелкие камешки налетают в туфли, набираются, мокрые и прибитые, даже после дождя.
Будний день, четверг, среда, может.
Черная машина едет с открытыми окнами, газует, резко заворачивает. Из окон на максимум громкости рэп, на дверцах плеши без краски.
***
Синоптики поманили долгожданной жарой, все лето холодное и с дождями. По прогнозу на сегодня +25. Многие по привычке в куртках, смелые с голыми ногами. Ноги гладкие, загорелые, как для отпуска, платья и шорты до колена, так что икры назойливо мельтешат впереди тебя. Сандалии на платформе, а погода не разойдется никак, хочется застегнуться, и холодно смотреть на ноги, икры уже в пупырышках.
***
В туалете в морге открыто окно, сверху из щели залетает ветер, на подоконнике набросаны округлые коричневатые сережки из двух слепленных половин с темной сердцевиной.
Что еще делать в туалете… Можно рассматривать, задумавшись.
***
В миске неровной горкой недозрелые сливы, слабая зелень пробивается через фиолетовый на одном боку. Раскусываешь, острая косточка выпадает на руку, как из переспелого фрукта, волокна расчертили полупрозрачную мякоть. Кислота неспелого чернослива дороже его традиционной сладости, подходит к кофе и творогу.
Дочери сварить какао и рисовую кашу, жидкую, как для младенцев.
В квартире тишина, влажность выползает из ванной, пахнет свежей стиркой.
Воскресенье, местами налезли тучи, затихла улица за окном, листья в августе уже желтые, грозы, может, не будет, одинокий визг тормозов залетает в форточку.
Сварить, что ли, макароны и помыть посуду, пока варятся?
И опять картонная крышка рвется, и неровный край не держит полукруглый замок, и коробка открывается.
Над кастрюлей поднимается пар, и небо сплошь серое.
***
Старую голубятню снесли. И заржавевшие гаражи-ракушки, облепившие голубятню сзади и справа, вместе с ней. Землю разровняли, асфальтовый пятачок перед голубятней засыпало заодно, серо-черными полосами натекла земля, насеялась, пылит при каждом шаге, взвивается мелкими фонтанчиками.
На пятачке ворона терзает добычу, долбит клювом, держит лапами, тянет и отрывает куски, потом всем телом содрогается, сглатывает. Подходишь ближе – ворона держит задавленного голубя, красные кишки наружу в серо-черной пыли. Перья торчат, обломаны, тело лежит на боку, шея выгнута, голова прижата к груди, как будто просит прощения. Ворона клюет глаз, старательно попадает, клюв ее много больше незрячей дырки.
У голубятни собирались выпить, росли высокие, с человека, подсолнухи. Голубятня была двухэтажная, с мансардой и балкончиком, зеленая, с ободранным флагом на высоком, вровень со старым ясенем, флагштоке. Хозяин приволакивал правую ногу, высокий, седой, всегда подшофе, со складным рыбацким стульчиком. Голуби, хотя я не люблю их, красивые. Мохнатые, кудрявые, бело-коричневые, лапы густо оперенные. Ворон на их территории раньше не было.
***
Лихорадочная августовская жара, под конец холодного лета. Автобус без кондиционера, опаздываешь на работу, отпросишься у начальника, ходишь по делам, в детскую поликлинику, в суд. Узнать, записаться, мне бы только спросить.
Пассажиры в 11 утра другие, пенсионеры в основном, мамы с детьми. На средней площадке рядом с коляской компания мужчин, с коляской женщина средних лет, а мужчины бережно загораживают распластанные на полу пакеты из «Магнита», из пакетов выглядывают веером головки винных бутылок, красного и белого, и яркие пучки зелени.
На доме солнцем подсвечена табличка «Внимание! Сосульки!».
У метро курит полная женщина, говорит в телефон: «Ладно, всё, Любанька, пока. Бегу, на работу опаздываю», – и продолжает курить.
На нашей ветке много народа, как всегда. Жалеешь, что не погладила платье, выскочила в футболке и льняных брюках.
Опять лето кончилось, на стендах афиши с чьим-то концертом 31 августа.
Дочь второй год не в начальной школе, и теперь уж точно понимаешь, что и детство опять тоже кончилось.
Поезд резко тормозит и застревает в туннеле на шесть минут, ты следишь по часам. Вместе с поездом получается безвременье, остановить дочь, школу, август, детство – не получается, и ты даже не пытаешься вспомнить свое, 30 с чем-то лет назад.
***
Метафора закончившегося отпуска как точка отсчета, откуда можно начинать ждать Новый год. Середина лета, ты прилетел с моря, в перронном автобусе, который должен отвезти вас от трапа к зданию аэропорта, девочка с мамой. Наверное, ходит в садик. Тонкая, длинная, как раз вступила в тот период, когда дети, будто предопределяя переход в школу, начинают длиннеть, а оттого кажутся худее, чем есть на самом деле. Она подтягивает сползающие джинсы, из футболки торчат загорелые руки, светлые вылинявшие волосы собраны в хвост, мама поправляет на ней соломенную шляпу, не по размеру, мамину.
Девочка что-то быстро говорит, не переставая, мама кивает расплывчато, а в окне наполненные дождем, готовые излиться тучи, тусклые, объемные, загораживают просвет.
Следующая остановка теперь зимой, и ждешь, что дождь продлится до самой осени.
