Эффект Плисецкой

Плисецкая говорила, что если она что-то и создала, что останется в истории мирового балета, то это именно Кармен. Фото РИА Новости

Недавно слушала интервью Николая Цискаридзе, и меня поразило его детское воспоминание о Плисецкой. Я так поняла, это был первый раз, когда он увидел ее на сцене. В тот вечер она исполняла Кармен. Билетов было не достать, но мама Николая Максимовича каким-то чудом всегда находила возможность попасть с сыном на самые значимые театральные события. А «Кармен-сюита» с Майей Михайловной – это точно событие.

И я так поняла, что его поразил не столько сам спектакль, сколько ее первое появление. Когда во время увертюры в оркестре постепенно нарастает тремоло и медленно раздвигается занавес (а по сценографии сцена практически пуста, только голова быка на заднике и деревянные стены арены), и вот в центре стоит она! Настоящая Кармен! Я помню этот момент только на видео – как она, выставив ногу в сторону, уперев руки в бока, смотрит прямо в вас. Не на вас, а именно в вас. Словно вызывает вас на поединок. И если даже на записи ее взгляд рождал мурашки, могу себе представить, насколько мощно это ощущалось вживую.

Цискаридзе сказал, что после этого совершенно не может видеть других исполнительниц в роли Кармен. В тот момент, когда открывается занавес и он видит балерину, ему достаточно одного взгляда, чтобы понять, что на сцене подделка, имитация, беспомощная попытка дотянуться. Все что угодно, но не Кармен. Вот насколько был яркий образ! И кстати, сама Майя Михайловна как-то говорила, что если она что-то и создала, что останется в истории мирового балета после нее, то это именно Кармен.

Я стала вспоминать, было ли в моей жизни такое мощное впечатление от встречи с искусством. К сожалению, мне не так повезло, как Цискаридзе, Майю Михайловну я живьем не видала, только на видео, а это совсем иное ощущение.

В моем детстве родители старались дать как можно больше полезного и прекрасного. Это была такая эпоха. Абонемент на концерты в консерваторию был нормой жизни. Я иногда вспоминаю, как по воскресеньям, лет в семь, ездила туда вдвоем с сестрой с окраины города, с кучей пересадок, сквозь зимние ленинградские сумерки. От концертов я тогда была не в восторге. Обычно там исполняли что-то очень правильно-классическое. В зале жесткие стулья, нужно сидеть ровно, а мне все время смертельно хотелось спать. Что может еще хотеть человек, который всю неделю вставал в семь утра в школу?

Но было без вариантов: считалось, что без этого приличного ребенка не вырастить. Так что концерты, театры, опера, балет и выставки были в детстве всегда. Но я никак не могла вспомнить, чтобы что-то меня поразило и осталось яркой вспышкой на всю жизнь. Однажды нам очень повезло – нам сделали контрамарки на выступление труппы Мориса Бежара. Они тогда приезжали с гастролями в Ленинград, выступали на сцене Кировского театра. И меня не столько впечатлил балет, сколько то, что мы сидели в царской ложе. Сам балет мне не понравился: артисты танцевали в унылых трико, сюжеты непонятны, странная хореография… Для меня маленькой это было слишком прогрессивно.

Живопись Филонова для ребенка непонятна и страшна.  Павел Филонов. Пир королей. 1912–1913. Русский музей, СПб

Тогда было страшно и непонятно. Сейчас понравилось. В этот раз экспозицию сделали очень изобретательно – все стены завесили черной тканью и на каждую картину направили точечный свет. Благодаря этому получился потрясающий эффект: все эти мелкие детали – ромбы, квадраты, треугольники, из которых, как изломанная мозаика, состоит изображение, вдруг начали светиться изнутри и стали выглядеть как витражи в средневековых храмах. Благодаря этому вообще вся живопись приобрела иной смысл.

Но все-таки это не был «эффект Плисецкой». И вот однажды купила я диск с какой-то классикой. Тогда только появились МР3-диски, и там было часов пять музыки. Самой разной. Я была студенткой. Сидела как-то в общаге, что-то делала, а фоном играл как раз этот диск. И тут начинает звучать какая-то музыка, которая отвлекает меня от моих дел. Я начинаю слушать. И понимаю, что я не столько слушаю, сколько вижу. Мозг начинает рисовать картины. Я вижу какой-то ужас, конец света, рушится Вселенная! А потом появляется другой образ – сердце сжалось от жалости, чьи-то слезы, тоска, страдания. Внезапно мелькнуло что-то похожее на надежду, но ее сменяют отчаяние, гибель, и адский вихрь уносит все в темноту. В комнате застыла тишина. Я быстро остановила диск, чтобы следующее произведение не разрушило ошеломляющий эффект. Посидела несколько минут. Полезла смотреть, что это я такое только что прослушала – читаю: Чайковский «Франческа да Римини».

Точно! Именно этот сюжет я и увидела в своем воображении. А кто исполнял? Читаю: дирижер Евгений Мравинский. А, ну разумеется! Сразу стало понятно, почему я не «прослушивала музыку», а словно меня саму лицом повернули в ад.

Ни в этот, ни в последующие дни я уже ничего не слушала. Не хотелось. Это было очень странное состояние – словно ты и здесь и не здесь одновременно. Жаль, нечасто доводится такое испытать.

Самое интересное случилось потом. Через некоторое время, может даже через несколько лет, я снова наобум включаю какой-то диск дома. Параллельно, как обычно, что-то делаю. Музыка звучит фоном. В какой-то момент я обращаю на нее внимание. Вроде никогда раньше ее не слышала. Интересная. Образная. Очень театральная. Прям просится на сцену. С другой стороны, слишком симфоничная. Самостоятельная, самодостаточная. Дополнять ею театральное действо – масло масляное. А кстати, что это за произведение? Открываю диск и читаю: Чайковский «Франческа да Римини»... Так это ж та самая музыка, а я ее даже не узнала! А где же ад? И все остальное кино, которое показал мне мозг тогда? Смотрю, кто дирижер. Не Мравинский. Все понятно: кина не будет.

Всплыли ощущения от того, первого раза. Как же он это делал? Чтобы я, не зная произведения, не готовясь к встрече с ним, увидела все, о чем он дирижировал? Непостижимо!

Вот это и был мой «эффект Плисецкой».