Нонна Верховская
Вещицы позапрошлого века, найденные на чердаке, – сургучная печать для писем и фотоальбом тройного сложения. Фото из архива автора
В детстве таинственный чердак нашей дачи всегда манил меня. Попасть в него можно было только снаружи по высокой и шаткой приставной лестнице. Долгое время не решалась я подняться по ней…
Как-то к нам на лето приехала моя подруга Милочка, чьи родители уехали в Египет на строительство Асуанской плотины, поручив нашей семье присмотреть за девочкой. Вечером, когда мама уложила нас спать, я шепотом пересказала ей прочитанные недавно истории об открытии лордом Карнарвоном неразграбленной гробницы Тутанхамона. А еще о находке Шлиманом золотого клада древней Трои. И поделилась своим секретным планом – залезть на чердак и разведать, что же такое там хранится.
Было решено завтра же проникнуть туда – вдвоем не так страшно.
– Девочки! Иду на станцию за продуктами. Со двора никуда не уходить! – послышался мамин голоc. Это послужило для нас сигналом. Скорее на чердак! Подбадривая друг друга, мы с Милочкой вскарабкались по лестнице.
После яркого солнечного дня в полумраке чердака ничего не было видно. Постепенно мы стали различать потолок двухскатной крыши, усыпанный сухими листьями пол… Присмотревшись, заметили какие-то возвышения в углу. У нас перехватило дыхание – воображение живо нарисовало клад с золотыми монетами или сундук с драгоценностями.
С возвышения в углу мы принялись осторожно сметать сор и паутину, обнаружив под ними совершенно непонятные нам, пионеркам, предметы: четыре деревянные дощечки, связанные веревкой вместе, с вырезанным на них узором, и нечто массивное, чугунное, напоминавшее корпус корабля с дырками по бокам.
С удивлением разглядывали мы эти вещи, стараясь угадать их назначение.
– A-а, – вспомнила я, – видела в каком-то фильме, это старинный утюг, который нагревали, насыпав в него раскаленные угольки!
Для чего предназначались деревянные дощечки, я узнаю только после перестройки, когда в нашу жизнь вернется православный обычай праздновать Пасху. То были формочки для приготовления творожной пасхи.
Дальнейшие поиски привели нас к картонной коробке, в которой лежала непонятная белая штука, похожая на большую шахматную ладью, с гравировкой на металлическом донышке – красиво переплетенными латинскими буквами. Как мы ни старались прочесть написанное, ничего не выходило: буквы были в зеркальном отражении. Может, предположили мы, это такая печать, которой в старину запечатывали конверты? (И, как потом выяснилось, оказались правы.)
Еще мы нашли там фотоальбом тройного сложения, такой маленький, что поместился бы хоть в кармане, хоть в маминой сумочке. Деревянный переплет – светлое дерево по темному фону, с одной стороны букетик анютиных глазок с надписью Nizza, с другой – корона и вензель. Внутри страницы обтянуты мягкой зеленой тканью, в овальных медальонах – выцветшие фотографии незнакомых мужчин и женщин.
Кому принадлежали эти вещи, выяснится спустя не одно десятилетие…
|
|
Так называемый «Парижский портрет» внука Радищева. Илья Репин. Портрет художника Алексея Петровича Боголюбова. 1876. Саратовский художественный музей имени А. Н. Радищев |
Полистав страницы с убористым текстом, какими-то таблицами и картами, мы было потеряли интерес к книгам, но вдруг среди наспех пролистанных страниц мелькнула цветная иллюстрация – дама в платье из парчи и бархата, украшенном жемчугом и драгоценными камнями, с подписью «Ганс Гольбейн. Королева Англии Джейн Сеймур».
И мы принялись лихорадочно перелистывать оставшиеся тома – да тут сотни иллюстраций! С упоением, наперегонки вырывали мы страницы с красивыми картинками и запихивали в сумку…
А спустя часа два такой упорной «работы» услышали, как нас зовет обедать мама. Убедившись, что она ушла искать нас на соседнюю дачу и поклявшись друг другу никому не рассказывать о нашей тайне, мы осторожно спустились с чердака.
Так и осталось это преступление без наказания – изуродованные Брокгауз и Ефрон. Стыд за это не оставлял меня много лет – пока родительская дача не сгорела в 80-х годах вместе с содержимым чердака, после чего я с легкой душой себя простила: выходит, мы тогда спасли какие-никакие остатки старой культуры!
И только много лет спустя я наконец узнала, как найденные в детстве редкости очутились на дачном чердаке. Выяснилось, что все найденное принадлежало семье папиного брата, вернее, семье его жены Ирины, урожденной Краевской.
Отчетливо помню облик тети Иры – прямая осанка, гордо посаженная голова с длинной косой, уложенной на голове короной. Врожденное чувство собственного достоинства. Историю своих родственников – небогатых смоленских дворян Краевских – Ирина Михайловна никогда не рассказывала. Это и понятно, в годы советской власти выходцы из дворян привыкли скрывать свое происхождение, а если и говорить, то не договаривать до конца, обходясь намеками и полуправдой.
Пришло время, когда стало возможным издать сборник семейных историй, написанный племянницей Ирины Михайловны – писательницей Екатериной Стариковой. Позднее вышла еще одна ее книга «Дворяне Краевские Смоленской губернии». (Положа руку на сердце – славный был род, немало сделавший для российской культуры и развития гуманистической мысли.) Цитирую: «В этом прошлом, где-то в неописуемой его дали, было какое-то родство и свойство с просветителем XVIII века Новиковым и, как выяснилось, даже с Радищевым. А еще там были парижские салоны, знакомство с Тургеневым и Репиным, нежная дружба с художником Боголюбовым».
Стремление увековечить память о родных было свойственно и внуку Радищева, двоюродному прадеду тети Иры, художнику-маринисту Алексею Боголюбову, основавшему художественный музей в Саратове. Долгие годы Боголюбов, единственный, кто мог составить конкуренцию маринисту Айвазовскому, жил в Париже, где организовал общество вспомоществования русским художникам и где Репин писал с него портрет.
Зная теперь историю своей семьи, могу с очевидностью предположить, что найденный на чердаке карманный фотоальбом с надписью «Ницца» на трогательном букетике анютиных глазок был свидетелем жизни художника – и ушедшей прекрасной эпохи.
