Если ты полюбишь русский язык

Однажды мальчик Гриша принес в школу хомяка, чтобы тот не скучал дома один. Фото Dreamstime/PhotoXPress.ru

Жизнь каждый день ставит перед нами непосильные задачи.

– А знаете, Марина Васильевна, какой урок у меня самый нелюбимый? – вежливо спросила первоклассница Анечка.

– Русский язык? – ответила догадливая Марина Васильевна, которая в этот момент как раз проверяла ее тетрадку по русскому.

– Правильно, – обрадовалась Анечка.

И посчитала тему закрытой. Дома первоклассница проинформировала маму о том, что русский язык она больше учить не будет. Учительница в курсе.

Мама Анечки схватилась – за что бы вы думали, за голову? Конечно, нет: на голове у мамы была замысловатая прическа. Может быть, за сердце? А вот и нет: Анечкина мама была спортсменкой, ее тренированное сердце работало прекрасно!

Случилась бы такая история лет сорок назад – может быть, она все-таки схватилась бы за голову и за сердце. (Или, как вариант из совсем уже доисторических времен, за кожаный ремень.) Но нет, она схватилась за мобильный телефон. И позвонила Анечкиной бабушке (то есть мне). Уже из парадной, сбегая по ступенькам лестницы вниз. Потому что спешила на работу.

И стала я вспоминать какую-нибудь поучительную историю из своего школьного детства. Но вспомнилось почему-то, как не любила меня учительница Галина Гавриловна.

На школьной линейке нужно было прочитать стихи, которые заканчивались так: «И Ленин сказал: «Хороший ответ!» Галина Гавриловна, бездетная дама в кримпленовом костюме с воротничком, украшенным хвостиком норки, постоянно пучила свои глаза, как будто хотела продавить ими стекла очков.

От исполнителя данного стихотворения (меня) требовалось, чтобы слово «хороший» произносилось каким-то особенным образом: «хор-роший!» Прекрасно понимая, что все дело – именно в Ленине, я в то же самое время догадывалась, что никакой особенной экспрессии мне из этого слова не выжать, поэтому просто тупо повторяла:

– И Ленин сказал: «Хороший ответ».

Галине Гавриловне не хотелось признать свой педагогический провал, но чем дольше длилась репетиция, тем все хуже получалось.

К счастью, все остальное, с ней связанное, благополучно выветрилось из памяти. В пятом классе к нам приехал из Белоруссии Василий Максимович, он прекрасно знал литературу, а вот с русским языком у него был небольшой напряг, связанный с особенностями его родного языка.

Когда он писал на доске, натыкаясь на какое-нибудь слово, в написании которого не был уверен, всегда отрывался от доски и поворачивал голову ко мне, желая получить подтверждение своей правоты. Незаметно для всех я слегка кивала ему головой, и он продолжал писать дальше.

Это взаимодействие не было негласным соглашением, оно было чисто интуитивным, основанным на доверии. От этого доверия на уроках Василия Максимовича мне было тепло и надежно. Пожалуй, это был мой самый главный школьный опыт, но как рассказать об этом первокласснице?

...Вспомнилась еще одна школьная история – про Анечкину маму и... опять почему-то про Ленина. В те относительно недавние, но идеологически однородные времена каждый более или менее прилежный школьник делал в свободное от уроков время из хлебного мякиша «чернильницу». Наливал в нее купленное в гастрономе молоко и старательно выводил перьевой ручкой на тетрадном листке какое-нибудь «тайное послание».

Дождавшись, когда белые молочные буквы высохнут до невидимости, с трепетом сердца пытался свое послание «проявить», подержав над горящей свечкой. Потому что так делал дедушка Ленин, когда царские сатрапы засадили его в тюрьму. Тоже царскую. И писал он там свои тайные послания товарищам по революции, учил их тому, до чего сам додумался: как поднять солдат и рабочих на вооруженное восстание.

Но у Анечкиной мамы, как и у других детей из ее класса, молочные буквы не проявлялись... Означало ли это, что вся история с чернильницей из хлебного мякиша – неловкая пропагандистская выдумка, травмирующая неокрепшую психику младшего школьника?

Об этом никто из пропагандистов не парился. Объясняли: жирность нашего советского молока понижена относительно того, которое дедушка Ленин получал в царской тюрьме. Но разочарование от неудавшегося фокуса у Анечкиной мамы осталось.

К тому же и в этой истории не было ничего поучительного.

...В тот день мне нужно было проводить Анечку на гимнастику. По дороге стала я ей рассказывать историю про своих одноклассников Гришу Мишина и Мишу Гришина. Учительница Нина Юрьевна называла их почему-то «два брата-акробата», хотя они не были ни братьями, ни акробатами. Но по какой-то неизвестной причине ребята звали Гришу Мишина – Мишкой, а Мишу Гришина – Гришкой. Однажды Гриша (настоящий Гриша) принес в школу хомяка. Просто чтобы хомяк не скучал дома один, посадил его утром в свой портфель, а портфель поставил под парту.

В школе он так увлекся разными интересными занятиями – бегал на переменах, как сумасшедший, вырывал из своих тетрадей листочки с оценками, которые ему не нравились (и уж совсем не понравились бы его маме!), делал из них самолетики и отправлял их в полет из окна класса – и вот за всеми этими увлечениями Гриша про хомяка совершенно забыл. Ничего удивительного в этой забывчивости не было, ведь и самого Гришу однажды в детском саду забыли! Мама подумала, что его заберет домой папа, а тот подумал, что это сделает бабушка, а той ничего не оставалось, как предположить, что за внуком отправится дедушка...

И пока они там все были в непонятках и друг на друга надеялись, Гриша самостоятельно пришел домой из детского сада. Детский сад-то был прямо во дворе дома, в котором эта семья крайне забывчивых людей проживала. Вот и хомяку Гришиному вовсе не интересно было сидеть в темном портфеле и ждать, когда про него Гриша вспомнит. Он отправился на прогулку. Прямо во время урока. Может, он звонка на урок не слышал? Ну, или внимания не обратил.

Зато моя подружка Таня обратила внимание на хомяка. И ей захотелось подержать хомяка на ручках и вообще – погладить. И она соскочила со своего места и бросилась за ним со словами: «Хомка, стой!» Что тут началось: одни лезли на парты и сидели там, поджав ноги, потому что хомяка боялись, другие – под парты, чтобы найти его там. Хомяк сначала исчез, а потом выскочил прямо к ногам Нины Юрьевны. Тут все замерли, а Нина Юрьевна взяла хомяка в руки и спросила, чей он.

Ребята переглядывались, и тут кто-то крикнул: «Мишка, это же твой?» Нина Юрьевна сказала: «Гришин, встань!» Миша Гришин встал. «Твой хомяк?» – строго спросила учительница. Наступила тишина. Таня толкала Гришу в бок, но тот смотрел на свои кроссовки, строго вниз. А Миша Гришин вдруг сказал: «Мой...» Гриша смотрел на него и хлопал глазами. Миша был любимым учеником Нины Юрьевны, по русскому языку она, будь ее воля, поставила бы ему десятку (если бы, конечно, такая оценка существовала). «Неужели сейчас из-за меня Миша схлопочет двойку за поведение?» – думал Гриша. Его мучила совесть.

И тут наступила неожиданная развязка. Нина Юрьевна сказала: «Отнеси его в кабинет биологии, пусть пока в школе поживет, в живом уголке как раз клетка освободилась...» Миша осторожно взял хомячка и вышел из класса.

На перемене Таня сразу же подскочила к Грише и потребовала, чтобы он пошел к Нине Юрьевне и во всем сознался. «Да она же мне сразу двойку влепит! И родителей в школу вызовет», – сопротивлялся Гриша. «За вранье тебе точно надо двойку влепить!» – негодовала Таня. «Ничего я не врал, оно само как-то вышло», – не соглашался с ней Гриша. «Надо сознаться, – настаивала Таня. – Вот Мише Нина Юрьевна никакой двойки не поставила, и тебе нечего бояться!» Гриша так и вскипел: «Сравнила меня с кем? Мишка – отличник! Ему все с рук сойдет, а вот мне... Что я родителям скажу, когда они увидят, что хомяк исчез?» – Гриша собрал свой портфель и пошел на выход.

«Гриша, ты ничего не хочешь мне сказать?» – спросила Нина Юрьевна, когда он проходил мимо ее учительского стола. Гриша только головой помотал в ответ. «А что с твоим портфелем?»

Нина Юрьевна смотрела так, как будто школьный портфель она видит впервые в жизни. И тут Гриша заметил огромную дыру... Ну, не то чтобы огромную – размером с хомяка. «Нина Юрьевна! Это мой хомяк!» – выпалил он.

В этот момент в класс вошел Миша. Гриша посмотрел на него и улыбнулся. Муки совести перестали его терзать, вместо них замаячила перед ним двойка за поведение. Он подошел к Мише и пожал ему руку. «Эх вы, два брата-акробата!» – рассмеялась Нина Юрьевна. – Не забудьте хомяка из живого уголка забрать. И больше никогда, Гриша, не приноси его в школу...» Гриша с криком «Ура-а!» – бросился из класса. Миша – за ним. Вот такая славная история.

– Бабушка, купишь мне хомяка? – помолчав, спросила Анечка.

Это был уже мой педагогический провал: хомяка-то я куплю, а вот все-таки как объяснить ребенку, что не следует заявлять учительнице про нелюбимый урок?..

На следующий день Анечка принесла домой из школы тетрадку, а в ней рукой Марины Васильевны было написано: «Знаешь, Анечка, а вот если ты полюбишь русский язык, он тоже полюбит тебя!»

Гадаю, поможет ли это оптимистичное утверждение делу.