Вардван Варжапетян
Сергей Лаппо постигал тайны океана. И целой жизни оказалось для этого мало. Впрочем, жизни для всего – мало. Фото Unsplash
«Независимая газета» мне не чужая, я пишу для нее столько лет, сколько она существует. В книге «ИМяННОЙ УКАЗАТЕЛЬ» я вспоминаю всех, кого встретил за 80 лет. Из этих встреч и составилась моя жизнь. А еще это краткая история моей страны, сложенная примерно из 3 тысяч историй разных людей. Среди них гении и безвестные обыватели, рабочие, крестьяне, домохозяйки, монахини, проститутки, солдаты, артисты, колхозники, мыслители и доносчики, убийцы и праведники, люди десятков национальностей, профессий, занятий, званий.
Вот очередные истории из моего собрания.
Крещеный… Не знаю, фамилия это или кличка? Летом 1972-го я стал охотником-промысловиком в Тодже – самом глухом районе Тувы. Но какой из меня охотник? Кормился рыбой, которую неводом тащили из озера Ушпе-холь, на берегу которого жила наша артель – восемь человек и бригадир Колька Лопатин, коренной житель, из староверов. Все остальные были чужаки, все (кроме Лопатина и меня) – судимые, и не по разу.
Крещеный был не самым злобным, но, выпив бражки, любил махать кулаками. Однажды я наблюдал, чем закончилось толковище... Мы с бригадиром сидели в тенечке, курили, а Герка Сохарев (тоже наш же рыбак-охотник) наварил бидон браги и зазвал Крещеного выпить. Устроились они на пригорке. Черпают кружками бражку и пьют. Бидон за спиной. Хохочут. И вдруг кто-то из них локтем столкнул бидон, он скатился. Обернулись по-новому зачерпнуть – нет браги. Почему-то каждый решил на другого: спрятал бидон, чтобы одному больше досталось. Вскочили, Крещеный крепко дал Герке, разбил лицо в кровь. Тот забежал в свою избушку, сдернул с гвоздя карабин. А Крещеный спрятался за угол и, когда Герка вылетел, вырвал у него карабин и со всей силой обрушил приклад на голову врага. Мне, с полста шагов, показалось, что башка разлетелась вдребезги. Лопатин сорвался, за несколько секунд оказался перед Крещеным и с такой силой ударил его, что у Крещеного отнялись ноги: сел на задницу, пытается встать, а ноги не держат.
Но оказалось: разлетелась не Геркина голова, а приклад карабина, только штырь торчит. Ну, и башка вся в крови, и Герка вроде не дышит.
Не стану долго рассказывать: жив он остался, через месяц снова бражку пил с тем же Геркой.
А я недолго после того рыбачил-охотился, осенью собрался в Москву. Провожали меня с бражкой, с лосятиной-кабанятиной, всякой соленой-копченой рыбой, черемшой. Только хлеба не было, он ведь в тайге не растет, в озере не ловится. Крещеный подарил мне кабаний клык. Но я и без подарка его помню.
Лаппо Сергей Сергеевич (1938–2006) – океанолог, зам. директора Сахалинского комплексного НИИ, кандидат (тогда, осенью 1974-го, когда мы познакомились) физико-технических наук. Той осенью в Южно-Сахалинске встречали американских океанологов во главе с Робертом Харвеем. Вместе с советскими коллегами они провели давно задуманные эксперименты. Для экспедиции выделили научно-исследовательское судно «Валериан Урываев», Лаппо назначили начальником рейса.
После рейса мы и встретились с Лаппо. Над дверью его кабинета – портрет Геннадия Невельского, капитана военного транспорта «Байкал» (по его курсу шел и «Валериан Урываев»): он первым доказал, что Сахалин – остров, а река Амур впадает в Тихий океан. Счастливые были времена, когда великие открытия можно было совершить с помощью подзорной трубы. И конечно, ума, знаний, мужества. Век спустя вместо подзорной трубы – сейсмографы, буйковые станции, мареографы, датчики давления и т.п. С их помощью предстояло получить пространственную картину цунами, обследовать южную часть Курильского желоба – акваторию площадью 350 на 150 км.
– Основные результаты экспедиции? Мы провели одновременную (в течение 40 дней) регистрацию уровня открытого океана в районе высокой сейсмической активности. Такие масштабные исследования были проведены впервые. Дело тут не в простом сложении сил (мы плюс американцы), а во взаимном дополнении общих усилий, знаний, возможностей.
Много лет прошло с той беседы, много воды утекло (куда?) в Тихом океане. Лаппо, наверное, уже академик. А цунами – такая же загадочная страшная стихия. Как смерть.
О смерти я вспомнил, потому что уже после того, как написал эти заметки, спросил знающих людей, академик ли Сергей Лаппо. Нет, ответили, но член-корреспондент. И стал бы, возможно, академиком, но умер.
Линде Андрей Дмитриевич (род. 1948) – выдающийся физик, профессор Стэнфордского университета (с 1990-го), лауреат всех главных премий для физиков, только Нобелевской у него нет, но, думаю, будет и она. Автор теории хаотической инфляции (если только я ничего не путаю). Сын физиков Ирины Вячеславовны Ракобольской и Дмитрия Павловича Линде. Муж физика Ренаты-Элизабеты, сестры композитора Шандора Каллоша. Они давно уже в Америке, оба – профессора.
К 70-летию Линде телеканал «Культура» показал фильм о нем, его монолог. Больше всего мне запомнилось два момента, первый – как он, больной, с жуткой температурой, за полчаса придумал эту свою теорию (ему тогда было лет 30, его послали читать лекции в Италию, и надо было срочно, прямо сегодня придумать что-то интересное, что-нибудь этакое); второй – он, уже американский профессор, приглашает Стивена Хокинга выступить в своем университете. «А потом, – улыбается седой загорелый Линде, – мы поехали ко мне домой».
Хокинг, пожалуй, самый необычный из всех землян, кого можно представить гостем, почти инопланетянин. Но ведь и Андрей Линде не обыкновенный профессор. Как и жена его Рената. Они очень красивая пара. По моим дилетантским наблюдениям, физики – самые красивые люди среди ученых. Если это так, то почему?
По правде, меня нельзя считать знакомым Андрея Линде. Просто мы были на первом концерте Шандора (1974), куда он пригласил маму, сестру с Андреем и меня. Тогда Андрей и Рената были советскими учеными.
На концертах Шандора мы и виделись, обычно в Доме композиторов. Немного говорили до концерта (конечно, о музыке, о Шандоре). Вот и всё.
Федоров Николай Кондратьевич (1941–2017) – летчик, парашютист, заядлый книгочей, рыбак, путешественник, любитель попариться и выпить, конечно. Любящий муж супруги своей Валентины Михайловны и отец своего замечательного сына Владимира, выдающегося парашютиста.
Мы познакомились в середине 1970-х, когда я впервые прилетел в Целиноград по заданию редакции; Коля встречал меня в аэропорту – он был там диспетчером. Мы сразу сдружились. Я еще пару раз прилетал в Целиноград, потом много лет бывал у них с Валентиной, когда они перебрались в Крым, в Феодосию, где купили полдома с крошечным двориком и садиком.
Коля родом с Алтая. Там учился летать в местном аэроклубе (в Барнауле). Окончил летное училище. Летал. Разбился. Упал с неба на землю – в прямом смысле. Летел на планере вместе с наставником, опытным планеристом. И планер упал, вонзился в землю: наставник погиб, Коля разбился вдребезги, все кости переломаны.
– Был такой грохот, словно лежишь под товарняком, – рассказывал Коля. – Страшный скрежет, треск, голова взорвалась, как граната. «Все, думаю. Пи… – докричать, додумать не успел, мир погас, жизнь перегорела, как лампочка, из тьмы надвинулись огненные буквы, следующие за пи… Я никогда не видел таких красивых букв, но не успел полюбоваться, как они сбились в круг – алый в черноте – и стали стремительно удаляться, слышу свистящий гул, круг все меньше – с блюдце, с монету… с едва различимую искорку. Понимаю: если она погаснет, я умру; надо изо всех сил удержать искорку, даже моргнуть нельзя – исчезнет, только держать, держать… И чувствую, как искорка возвращается – все горячее, заливает меня алым, горячим.
Долго его лечили, заковали всего в гипс на месяцы. Как раз в это время родился Вовка. Николай выжил; сила его притяжения к жизни оказалась сильнее закона всемирного тяготения. Но скольких страданий ему это стоило! Он поднялся, снова научился ходить, работал, сына воспитывал – у Коли талант педагога. Только один пример. Вова, как все пацаны, носился как угорелый, ботинки в грязи, мокрые. «Пап, утром почищу». А утром некогда: проглотил завтрак, схватил сумку – и в школу бегом. Мать уговаривает: «Сынок, уже на девчонок смотришь, а такой неряха».
И вот Вовка опять пришел со двора – ботинки грязнющие. Когда сын уснул, Коля один ботинок помыл, всю ночь сушил, надраил гуталином до зеркального блеска. Утром сын вскакивает: умылся, поел, кинул в сумку тетради-учебники, стал обуваться и глаза на лоб: один башмак грязный, второй сверкает. Что делать? В таких разных (принц и нищий) в школу не заявишься – засмеют. Надо привести оба к общему знаменателю: или чистенький срочно извазюкать, или грязный до блеска надраить. Вовка вздохнул и стал чистить ботинок. С тех пор с обувью был порядок. Да, пропал в Кондратьиче талант педагога. А почему пропал? Он воспитал хорошего сына.
В 2006-м Коля решил отметить 65-летие прыжком с парашютом. Вовка отговаривал: «Бать, ведь поломаешься!» Но Коля бывает упрям до дурости. Настоял на своем: прыгнул и, понятно, сломал ногу (и так уже переломанную). И в 70 лет прыгнул – еще пару ребер сломал. Дурной! Но мне его не хватает – пусть бы и с дуростью (у меня самого дури хватает), с его удалью, с жадностью к жизни, с его невероятными историями.
