Утопия студенческих времен

Медовухи по рецепту ректора хватит всем, но по чуть-чуть. Фото агентства «Москва»

Стоило повзрослеть, чтобы наконец-то по-настоящему отпраздновать в стенах альма-матер Татьянин день, неразрывно связанный с историей Московского государственного университета, и впервые попробовать медовуху по фирменному рецепту ректора. Во времена студенчества не до того было. Тогда ведь списки литературы на семестр были длиннее списков кораблей. Но даже и это не самое главное. Тогда ведь что ни день, то случалась какая-нибудь очередная бахтинская мениппея – и не на коллоквиуме, а в собственной жизни.

Зато теперь сплошная ностальгия, Gaudeamus igitur в историческом зале, поздравления с Международной космической станции, актовая лекция ректора. А затем – неформальное общение, смешенье факультетов, стилей, возрастов. Как будто загрузили в нейросеть Midjourney задачку проиллюстрировать синтез эпох, чтобы одновременно и прямое включение из космоса, и средневековая латынь отзывается эхом.

Студенчество – это всегда история в том числе о времени. О времени, которого сначала как будто много и сессия далеко, а потом оно ускоряется, убегая сквозь пальцы, и все сессии давно позади. О бездне времени между поколениями. Возьми сегодняшних студентов, по поводу которых преподаватели всерьез обсуждают проблему фаббинга (это игнорирование собеседника из-за постоянного погружения в смартфон, в том числе на семинарах и лекциях, касается даже отличников), и помести их лет на двадцать назад – они, наверное, подумали бы, что попали в Средневековье.

Какой там смартфон. На первом курсе не у всех тогда в принципе дома был интернет, материалы к семинарам или экзаменам добывали то в жарких и душных, то в сырых, как склеп, читальных залах. Те, кто ленился вчитываться и собственноручно конспектировать, пользовались ксероксом при библиотеке, тратя на килограммы распечаток почти все деньги.

Средневековым студентам предстояло усмирять гордыню и внимательно слушать лектора. Готье де Мец. Учитель угрожает своему классу тростью. Миниатюра из книги «Образ мира». XIV век. Национальная библиотека Франции, Париж

Книг мало, цены на них неимоверные, поэтому успех студента на экзамене зависел от того, насколько быстро он записывал все то, что произносил лектор. Правда, записывать иногда было, по нашим меркам, неудобно. По уставу, например, Парижского университета на лекциях полагалось сидеть на полу, подкладывая солому, чтобы не культивировать в себе гордыню, тетради держали на коленях. И схватывать информацию нужно было на лету, ведь лекторам запрещалось повторять сказанное.

А теперь добавьте еще и недосып из-за того, что вставать приходилось в четыре утра и затем, помолившись, спешить на занятия, пробиваясь через тернии к звездам со свечным огарком в одной руке и чернильницей в другой. Тяжелее, наверное, только физкультура первой парой с лыжней на Воробьевых горах: чтобы добраться до нее, нужно сначала преодолеть не одно столкновение народов в метро в час пик.

Сами же лекторы, понимая, что при всем своем желании они не смогут надиктовать полностью Священное Писание, заумные юридические сборники, труды Авиценны и Гиппократа, изобрели краткое изложение – уже готовые конспекты, которые они и озвучивали.

Может быть, именно это и стало первым шагом на пути к формированию у молодежи «клипового мышления»? Ведь к многостраничному первоисточнику, имея на руках удобные для восприятия «суммы», обращался уже не каждый (почитайте о перипетиях средневековых студентов, например, историка и правоведа Николая Суворова).

А сегодня-то что теперь творится: нейросеть сама пишет за студентов дипломные работы – правда, пока на троечку. А вот бы еще и ответы на билеты подгружать сразу в мозг, чтобы, как в «Матрице», пара кликов и – «Теперь я знаю кунг-фу». Намного гуманнее, чем было в «Горце»: там, по сюжету, чтобы получить знания и силы своего соперника или наставника, надо отрубить ему голову.

Студенчество и университет – это еще и рассказ про утопию. Но не в том смысле, что это место, которого нет, а в том, что это золотое время, мелькающее проблесками в памяти. Единение всех возможных времен.

Советская «Молодежь в науке» и «Молодежь в труде» гордо встречает каждого, кто входит в главное здание МГУ.  Фото автора

Примерно так и получилось. Построенная высотка МГУ до 1990-х годов была – с учетом шпиля – самым высоким зданием не то что в Москве или России, а в Европе. В мороз шпиль покрывается хрустальным инеем, в солнечную погоду горит сусальным золотом, в непогоду его окутывают тучи, что в студенческих сообществах порождает шутки о краже шпиля конкурентами из других вузов.

И забирались на этот шпиль не только руферы-экстремалы, опыт которых повторять опасно для жизни, но и юные советские инженеры, о чем мне поведал один таксист, по проспекту газуя мимо ГЗ – «главного здания». Москва с высоты птичьего полета в одно и то же мгновение и прекрасна, и ужасающа, ветер сбивает с ног, сердце ёкает, коленки трясутся.

Этот таксист-инженер, по его рассказу, с такой силой вцепился тогда в прутья ограждения, что синяки на ладонях проходили потом неделю, а самые первые впечатления от восхождения пришлось запивать специальными напитками, радуясь асфальту под ногами и тому, что не довелось проверить на себе прозрения Ньютона.

Так вот, после этого зала возникла другая мысль об ином сравнении: не Вавилонская башня, не в языке и говорении даже дело. Студенчество – это еще и такой период, когда ты, соблюдая триединство места, времени и действия, знакомишься с другими эпохами сразу во всем их полифоническом многообразии. А университет при этом предстает почти как Тральфамадор, где, по Воннегуту, все моменты прошлого, настоящего и будущего всегда существовали и всегда будут существовать. И их можно окинуть одним взглядом будто горную гряду или будто расположенные в ряд на стене расписания занятий каждого курса от первого до пятого – одномоментно.

В 17 лет можно нырнуть по программе в античность, а после 20 лет вынырнуть где-то в постпостмодерне, отвлекаясь от лектора на суету огоньков в смартфоне. Но в аудитории напротив все так же, как и всегда, гнев богиня воспевает Ахиллеса, Пелеева сына. Как и всегда – до тех пор, пока не проведут какую-нибудь ревизию программ. Но это уже другая история.