Человек на всякий свет отвечает тенью. Фото Евгения Никитина
Тепло жизни
Поздняя осень. Выпал первый снег, но еще не морозит. На земле, положенный под будущий газон, он не тает. А на траве его уже нет. Тепло жизни сделало свое дело.
Куда быстрее остывает человек, в ком будто бы максимум жизни. Но мало тепла в человеке: лишь бы согреть себя.
Есть люди, полные любви. Но и они не согреют мир, как делает то простая трава.
* * *
Порывы человека извечны – меняются только их формы.
* * *
Трость, колеблемая временем, – это и есть человек.
* * *
Люди противно схожи друг с другом, и общество однообразно, как ландшафт пустыни.
* * *
Говорят: горбатого могила исправит.
Очень жаль ту могилу: много ей предстоит работы.
* * *
Строя свое благополучие, люди подобны жукам-короедам: вся кора испещряется ходами – и близится к гибели общий дом.
* * *
Человек склонен к самоуничтожению. Упорство здесь просто фатальное. Упорно так снашивается каблук.
* * *
Прошли люди. И медленно, как дым, рассеивается матерщина.
Русский след
В Германии, в Ганновере, перешагнув через 90‑летний рубеж, скончался «на покое» пастор Хайнц Эльце.
Трагические времена не пощадили его: гитлерюгенд, Восточный фронт, советский плен – все как проклятие. В плену чуть не умер от голода. Но сумел вернуться домой.
В 1990‑е ему предложили пасторство в России. «Нет!» – сказал он со страхом. «Нет-нет!» – взмолилась жена его Барбара.
Но через пять лет в России все-таки побывал, помогая одной из лютеранских общин. В беседах с местным пастором, тоже немцем, вспомнился и плен, и трудное возвращение на родину. Но из русского языка – лишь матерщина. «Хочешь услышать?» – спросил он собеседника. «Пожалуйста, не надо: я и сам могу», – попросил российский пастор.
Проклятая русская матерщина! Прилипчивая, и нет от нее спасения.
* * *
Идя по улице, сторонюсь и табачного дыма, и разговорного.
И все коптит человек – эта злополучная свеча.
Злоба
Сердишься ты – и должен признаться: злоба тупа, и нет ничего тупее. Порча больше тебе самому. Руль уходит из рук – и несешься неизвестно куда.
* * *
То, что доступно, ценится мало. Здесь психология первобытных охотников – ее отголоски.
Не забывая предков
На дамбе поставили блоки ограждения: черный и белый – чередование цветов. На каждом блоке три буквы: не иначе, чьи-то инициалы. Усердно поработал бедняга-славолюбец – пометил блоки и белым, и черным. Но буквы пахнут собачьей мочой.
* * *
«Прости, любимая», – нанес кто-то на стену дома: крупными буквами, неумелой рукой. Спору нет: покаяние свято – но стена стала обезображенной.
Сколь характерно это человеку – доброе дело на основе дурной. Очищаясь, пачкаемся, и так раз за разом. Попробуй отдели пшеницу от плевел.
Жить не по правилам, писать не по правилам – разве это не комплектная дикость?
* * *
Мраморная мемориальная доска. Но вот досада: текст на доске с ошибкой.
Даже в высших своих порывах человеку не скрыть собственное несовершенство.
Два сна
Был сон, и я разговаривал со студенткой. Подошел ее сокурсник, и внешность его была неприятна. Но, золотая, ярко сверкала оправа его очков, будто подчеркивая изъяны внешности. «Иди в душ!» – бросила моя собеседница, видно услышав неприятный запах. «Иди в морг!» – озлобился я, поскольку студент помешал разговору. Затем был другой сон, и в нем я беседовал со студенческой группой – рассказывал о своей грубости в предыдущем сне. Покаянные чувства не давали покоя, и, поднятый мною, встал вопрос о наказании за злобу. Но совесть в предыдущем сне, как помнилось, молчала.
Покаяние и пороки в разных отделах нашей души. А быть бы им вместе, чтоб выжигался порок.
Эолова арфа
Большинство людей – как натянутые струны. Страсти, печали, заботы – очень многое напрягает. Общество становится эоловой арфой. И ветер наигрывает на ней. Чудовищная бывает какофония.
Сон – это интим с собой. Джорджоне. Спящая Венера. 1508–1510. Галерея старых мастеров, Дрезден |
В темноте, освещаем с разных сторон, отбрасываешь несколько теней – неотвязных и призрачных, иногда и пугающих, словно тебя кто-то преследует. И стучится в голову мысль: проклятый человек, на всякий свет отвечает тенью. Обреченный на мрак после смерти, уже при жизни ты неразлучен с мраком.
* * *
Выговариваясь, человек вытряхивает внутренний мусор. Но кто же будет подметать?
* * *
Бывает, выскажешься в глубине души – взволнованно, убедительно. И вот время реального разговора. Но ты уже предательски пуст.
* * *
Загадочна не душа, а подсознание.
* * *
Сознание – свет, подсознание – тьма: у нас то утро, то вечер. Ни день, ни ночь не приходят на смену, ибо они однородны.
* * *
Человек спокоен – зверь в душе дремлет, – дремлет, устроившись на дне души.
* * *
Горячие чувства и холодный рассудок – от встречи такой бывают циклоны.
Неизбежность
Стюардесса была необычно изящна, и, понимая, что работа ее опасна, я спросил у нее в самолете: «Вы боитесь летать?» Ответ был: «Боюсь высоты. А когда родила, стала бояться еще больше». Тем не менее профессию не сменила. Было ясно: она смотрела в корень. Набрав высоту, самолет не может не лететь, как вместе с ним не может и она. И тут уже неизбежность, притупляющая страх.
Человек подчинен неизбежности, столь часто смиряясь пред ней.
* * *
Я свыкся с этим сном,
волнующим и странным,
В котором я люблю и знаю,
что любим.
Поль Верлен
Только во сне он понял, что любит ее. Сон длился пять часов: каждая минута – общение с ней. Проснувшись, он вспомнил и каждое слово, и стихи, читанные ей.
Сон – это интим с собой, когда затмеваются тяготы и легок бег по тропинкам души…
* * *
Ночью мне снилось: забыл один из падежей. Сон был кошмаром. Вот проснулся – и все встало на свои места. Сон – продолженье работы ума, но ума ограниченного – запертого крепко в темницу.
* * *
Способность верить своим фантазиям – это к «критике чистого разума».
* * *
Память подобна тугим парусам, приводящим корабль в движенье. Поскрипывают мачты, разрезаются волны – и льется, льется мыслей поток.
* * *
Имея две точки опоры, человек уникален и этим. Искусство жить – хранить равновесие: сгибаться при этом не нужно.
* * *
Легче поверить в перестановку гор (Мф. 17, 20), чем в то, что иные смягчатся. Есть люди тяжелее гор.
* * *
После долгого ненастья и солнце предстанет причудой. Привыкать к плохому – вот явный признак порчи.
* * *
«После нас – яма, – сказал ученый. – Молодежь не хочет заниматься наукой». С отвращением представляю ту яму, поскольку своя ближе к телу.
* * *
Перед всенощной ударили в колокола: баском зазвучал благовест, радостью рассыпались другие. Брызгами звона орошалась земля, расцвечивался вечерний воздух. И умилялись лица звонарок.
* * *
Хорошо видел, как звонарки подходили к колоколам. Но первый негромкий звон заставил все ж вздрогнуть, как бы говоря о порче во мне.
* * *
Человек желает себе добра, но плохо разумеет, что оно значит. Вот вечное противоречие.